— Ja, я изредка смотрю новости. Когда застреваю у дантиста, к примеру. И что?
— Уже отобраны лучшие произведения и финалисты. Объявят через несколько часов. В этом году вместо привычного старика с уймой научных трудов и наград за верную службу обществу победительницей станет donzelha. И среди финалисток…
Я догадался.
— Исо! Маркабру, это великолепно! Конечно, ты прав. Как ты можешь уехать!
У меня разыгралось воображение… Юная королева поэзии, мой лучший друг — ее консорт… А уж это, в свою очередь, означало, что мне суждено на время стать пэром, а Гарсенде — получить статус придворной дамы. О таком мечтают по двадцать лет, а тут выпал шанс осуществить мечту, пока ты еще достаточно молод для того, чтобы насладиться всем, что сулит ее осуществление.
— Столько всего может произойти, и… — проговорил я и умолк, пока не успел сказать что-нибудь обидное для Маркабру.
Он рассмеялся — словно прочел мои мысли.
— Ты прав, конечно. Даже если победит не Исо, но все равно это будет кто-то из наших ровесниц. Ты только представь, сколько изящества и стиля привнесет donzelha во дворец! Господи, ради этого стоит жить!
— Ja, ja, ja! Я сейчас же пойду к Гарсенде. Может быть, нам удастся попозже встретиться всем вместе — хотя бы для того, чтобы попрощаться с Аймериком. Представляю, как он расстроится из-за того, что ему суждено все это пропустить!
— Ну так давай на это и будем рассчитывать, — подмигнул мне Маркабру. — На то, что мы закатим ему проводы, в смысле, и на то, что он не просто расстроится, а будет прямо-таки вне себя от злости. А теперь, Жиро, ты уж меня извини, но ты позвонил мне меньше чем через час после того, как мы с моей entendedora вернулись домой…
Он немного изменил ракурс, и я увидел, что он раздет до пояса.
— Конечно!
Я помахал ему рукой на прощание и прервал связь.
Напялив самую лучшую свою шляпу и надев лучшие ботинки, я сбежал вниз по винтовой лестнице и пустился бегом.
Я одолел пять кварталов, петляя по узким извилистым улочкам, где даже сейчас, за два часа до захода солнца, хватало народу. Я проталкивался сквозь толпу со страстью, приличествующей обезумевшему от любви jovent, и, не сбавляя скорости, взлетел по лестнице к квартире Гарсенды.
Ее, как выяснилось, не было дома.
Я вынул из кармана портативный интерком и определил ее местонахождение. Она, оказывается, находилась в «Антрепоте» — логове межзвездников.
До некоторой степени обычная и даже, пожалуй, неотъемлемая часть глупости молодых людей заключается в том, что до тебя не сразу доходит смысл происходящего. Некая часть моего разума помнила, что в последние недели Гарсенда загадочно пропадала несколько раз, но тогда мне и в голову не приходило выяснять, где она находится, потому что не было никакой срочности, и к тому же если бы я начал за ней следить, это стало бы проявлением недоверия. Другая часть моего разума напомнила мне об оброненной Гарсендой колючей сережке, которая оставила глубокие царапины у нее за ухом.
Ну а еще одна часть разума нашептывала мне, что Гарсенда еще очень юна даже для своих восемнадцати и очень падка на последние веяния моды…
Ну а все прочие части моего разума гаркнули на эти три и велели им немедленно заткнуться, а мне велели сохранять чувство собственного достоинства, но при этом немедленно топать в «Антрепот».
Я добирался туда полчаса пешком. Добравшись, я снова воспользовался интеркомом и выяснил, что Гарсенда — в комнате за баром. Поэтому я обошел танцпол, служивший одновременно и площадкой для боев, с отвращением слушая визг, чмоканье и вскрикивания типа «А дедулька-то вырядился!», которыми меня сопровождали юнцы межзвездники, свесившиеся через поручни. Я твердым шагом направлялся к комнате, где находилась Гарсенда. Какая-то часть меня упрямо и настойчиво твердила, что я должен все выяснить.
Гарсенду всегда привлекало искусство — вернее говоря, ее привлекали люди искусства. В этом, и только в этом межзвездники оставались истинными оккитанцами. Своих творцов они боготворили. Поэтому Гарсенда, решив у меня за спиной совершить восхождение по другой социальной лестнице, избрала их эквивалент артистических подмостков.
Поэтому я даже не очень удивился, когда, открыв дверь, увидел три включенные видеокамеры. Одна из них автоматически нацелилась на меня, стоило мне войти. А снимали Гарсенду, на которой ровным счетом ничегошеньки не было, кроме высоченных, до середины бедра, сапог на шпильках. Голова Гарсенды была запрокинута в экстазе, а на коленях рядом с ней стоял какой-то парень. Он впился губами в сосок одной груди Гарсенды, а другую ее грудь сжимал ярко-оранжевыми картонными плоскогубцами. Ни он, ни Гарсенда меня не заметили, поэтому я закрыл дверь и ушел. Скорее всего Гарсенде суждено было впоследствии увидеть меня на тех кадрах, что отщелкала третья камера, и я счел, что этого вполне достаточно.
Я не был уверен, но проверять не хотелось, а показалось мне, что парень был одним из тех, с кем мы дрались в тот вечер, когда погиб Рембо.
На обратном пути я вдруг решил, что меня оскорбили. Я выхватил нож и прикончил обидчика без предупреждения — просто перерезал ему горло, и все. В принципе это не запрещено. Легче мне от этого не стало, поэтому чуть позже я уколол нейропарализатором в почки еще одного юнца, который, как мне показалось, скорчил мне рожу. Когда он падал, я успел ему еще и по морде съездить. Но даже это не оскорбило его дружков настолько, чтобы они смогли преодолеть испуг (наверное, видок у меня был очень даже грозный при том, в каком я пребывал настроении), поэтому я прирезал еще пару-тройку трусов, а потом остальные дали стрекача. Гнаться за ними — это было бы ne gens, и потому я остался без драки, которая позволила бы мне спустить пар и после которой я мог бы оказаться на больничной койке.
Стоя на улице, я пытался придумать какой-нибудь план действий. Всего шесть лет назад, до того, как появилась спрингер-транспортировка и все, что проистекло из ее появления, мне бы не пришлось особо ломать голову над тем, как быть: я мог покончить с собой, а мог наняться на один из кораблей, которые отправлялись с Уилсона примерно каждые десять стандартных лет.
Теперь никаких кораблей не было. Для большинства людей это означало, что остается только самоубийство. Но не для меня — я так решил. Я позвонил Аймерику, когда прошел шесть кварталов от «Антрепота».
Он сказал, что не против того, чтобы я отправился с ним, и даже, пожалуй, был благодарен. Он дал мне другой номер для связи.
Позвонив по этому номеру, я дал распоряжение упаковать все, что находилось в моей квартире, закрыть мои банковские счета, уплатить по счетам и всякое такое прочее. Меня заверили в том, что самому мне не нужно делать положительно ничего. На следующий день я мог просто-напросто выйти из своей квартиры и добраться до Посольства. Они были даже готовы мое стираное белье из прачечной забрать. Еще мне напомнили о том, что отбытие назначено на семнадцать часов.
