— Понимаешь… У меня сейчас вроде переходного периода. Я… да, черт возьми, не то, — я совершенно потерян. — Он сказал ей почти правду; из женщин она была единственной, кто справлялся о его работе с искренним и живым интересом.
— Чувство потерянности иногда необходимо. Ты совсем не работаешь?
— Да так, написал пару картинок, чтобы убить время. Наши мудрые психологи даже дали научное определение сему роду занятий — конструирование времени. Теперь говорят, что человек более всего озабочен конструированием времени. И даже войны никак не развеют его забот.
— Ну, значит, Столетняя война чуть не разрешила эту проблему.
— Угу, значит. А еще значит, что музыка, искусство, литература — составные той же категории. Лир, Страсти по Матфею, Герника — все времяубийство, сиречь преступление.
Оба обменялись улыбками и понимающими взглядами. Буш обернулся — вошел Борроу. Он пока даже не вошел, а остановился в дверном проеме. Как и его супруга, за последние годы он слегка раздобрел, но одевался и по сей день с иголочки и даже щегольски. Борроу радушно пожал руку старому приятелю.
— Ну как ты, Эдди, старина? Почитай миллион лет не виделись. Рекорд в Приближении — по-прежнему твой?
— Похоже, что так. Как твои дела?
— …Какой год из тех, где ты был, ближе всего к нам?
— Факт, что людей там я видел. — Он недоумевал, зачем другу понадобился ответ на такой вопрос.
— Здорово. А все-таки что это было?
— Думаю, бронзовый век.
Борроу от души хлопнул его по плечу.
— Молодчина! Заходил тут к нам на днях один, так он все заливал про каменный век — был, мол, там. Может, и не про все соврал; но рекорд в любом случае твой.
— Да, говорят, надо вконец разрушить свою личность, чтобы забраться так далеко, как я!
Их взгляды встретились, и Борроу первым опустил глаза. Возможно, он вспомнил: Буш не выносил вылазок в свою душу. А последний тотчас пожалел о своей вспышке, постарался взять себя в руки и продолжить беседу.
— Рад снова видеть тебя и Вер… Погоди-ка, Роджер, ты что — снова принялся за старое?! — Он заметил пластины, прислоненные к стенке, и вытащил одну на свет.
Всего пластин было девять. Буш оглядывал их одну за другой, и изумление его все возрастало.
— Боюсь, я опять вторгся на твою территорию, Эдди.
Да, Борроу снова вернулся к творчеству. Но увиденные им композиции не являлись группажами в его, Буша, понимании. Это был отход назад, к Габо и Певзнеру, но с использованием новых материалов; и эффект оказался совершенно неожиданным.
Все девять работ были вариациями на одну тему, воплощенными в стекле и пластмассе с вращающимися металлическими вставками на электромагнитах. Все это расположено так, что создавалась иллюзия больших расстояний — они менялись в зависимости от того, откуда смотришь. Буш тут же понял, что имел в виду художник: то были напластования времени, что залегли причудливыми складками вокруг «Амниотического Яйца». Редкое единство видения и материала, которое создает шедевры.
Но восхищение Буша быстро сменилось жгучей завистью…
— Очень мило, — бросил он тоном обывателя.
— А я-то надеялся, что ты поймешь меня. — Борроу устало и пристально глянул на него со вздохом.
— …Я пришел сюда за одной девушкой, и еще — промочить горло.
— Ну, второе у нас всегда найдется; а девушку поищи в баре.
Он пошел вперед, а Буш — молча — следом. Он был слишком зол, и ему не до разговоров. Работы-пластинки ярки, свежи, индивидуальны… От этой мысли у Буша закололо между лопатками — такое всегда случалось с ним при виде чужого гениального творения, которое могло бы — и должно — быть произведением его рук. И теперь его заставляет завидовать себе — кто бы вы думали? — Борроу, который забросил творчество много лет назад и превратился в бакалейщика, Борроу со своими мещанскими воротничками! И вот этот такой-растакой Борроу уловил послание свыше и воплотил его в материале — да еще как!
А хуже всего, что Борроу осознавал, что сделал. «Так вот почему он умасливал меня с моим рекордом», — осенило наконец Буша. В искусстве ты, мол, давно уже пустое место, но не расстраивайся — зато в Приближении ты рекордсмен, какого не переплюнешь! Итак, Борроу предвидел, что Буш сразу и по достоинству оценит его работы, и в душе жалел его, потому что он (Буш) более не способен создавать вещи такого уровня.
Магазинчик и без того цвел пышным цветом, а теперь еще обнаружился такой капитал! Недурное изобретение художника-бакалейщика: материализуешь вдохновение в гамбургеры и газированную воду и забот не знаешь!
Буш всячески ругал себя за такие мысли, но на них это не действовало: они продолжали появляться. Те пластины… Габо… Певзнер… У них были предшественники, но и сами они оригинальны. И если то не новый художественный язык, то — мост от старого к новому. Мост, который должен был построить он, Буш! Ну так что ж! Он найдет другой. Но старик Борроу… ведь он как-то осмелился зубоскалить над шедеврами самого Тёрнера!
— Двойной виски, — отрывисто бросил Буш. Он так и не смог выдавить из себя «спасибо», когда Борроу пристроился рядом, поставив на стол два стакана.
— Так здесь твоя девушка? Как она выглядит — блондинка?
— Черт ее разберет. Чумазая, как трубочист. Подобрал в Девоне. Толку от нее никакого — рад только, что освободился от лишней обузы.
Но он явно говорил не то, что думал; а думал он о композициях Борроу. Его уже тянуло снова взглянуть на них, но попросить об этом было немыслимо.
Борроу помолчал с минуту, как бы соображая, насколько следует верить высказыванию друга. Затем он сказал:
— Ты все еще горбатишься на старого ворчуна Уинлока?
— Ну да. А что?
— Да то, что был тут вчера один малый — Стейн, кажется. Он как-то тоже там работал.
— Впервые слышу. — «Тот Стейн и Институт? Чушь собачья».
— Тебе, наверное, негде ночевать? Оставайся, мы тебя как-нибудь пристроим.
— У меня своя палатка. К тому же я, может, и на ночь не останусь.
— Но ты, конечно, поужинаешь с нами?
— Не могу. — Он уже с трудом держал себя в руках. — Объясни мне лучше, что за чертова штуковина, это ваше Амниотическое Яйцо? Новое блюдо?
— В каком-то смысле, может, и так. — Борроу объяснил, что Амниотическое Яйцо — чуть ли не величайшее новшество мезозойской эры, которое и привело к господству на Земле больших рептилий на сотни миллионов лет.
Амнион — оболочка в яйце рептилии, которая позволяла зародышу пройти стадию головастика внутри яйца и тем самым выйти на свет Божий уже почти сформировавшимся существом. Это давало рептилиям возможность откладывать яйца прямо на землю и таким образом заполонить все окрестные континенты. Амфибиям — прародителям рептилий — повезло меньше: их яйца были мягкими и студенистыми, и их детеныши могли вылупиться и развиваться только в жидкой среде. Отчасти поэтому амфибии и были так привязаны к водоемам.
