Николай Надоумов - Зови меня Алиса

— На кого?!

— На шлюх. По всей стране сейчас рассылки идут, навроде «Плигласене Северный Женьщинь Любая Работа В Китай». Читай — лЮбая. Это не юмор. Сколько людей по лесам сгинуло, лишь бы к ним не попасть, а наши дуры к ним сами прутся. Только и видели их после.

— А что под Чистыми Ключами было? Удержались наши?

— Пять дней продержались. Но бои уже в Иркутске шли. А потом, я же говорю, амеры ракетами шарахнули. Я покрылся холодным потом. До Чистых Ключей от нас — шестьдесят километров. Алиса продолжала:

— Туда сразу тремя долбанули, кажется. Иркутск волной смыло, от разрушенной плотины. Вместе с китайцами и защитниками. И ещё могильник на ядерном комбинате взорвали. Там теперь Зона. Мёртвая.

— Это не там, — сказал я, похолодев. — Это — здесь… Вот так. Вновь подступил тот безысходный ужас, который охватывал меня в детстве при мысли об атомной бомбе. Которую могли на нас скинуть. Ни за что. Просто за то, что мы есть. Жуткий ужас неминуемой смерти. Мгновенной. Или медленной смерти на радиоактивном пепелище. Отсчёт пошёл. Осталось одиннадцать лет, с небольшим. Алиса помолчала, и сказала тихо:

— Мы тогда три дня в бункере просидели. Думали, ответный удар будет.

— И что?

— А не было его. Амеры, как оказалось, долбанули сразу и по ракетным шахтам. И по китайским, и по нашим. Высокоточным оружием. Чтоб ядерный конфликт не допустить. Миротворцы, ага. А заодно — по мостам и электростанциям.

— В Китае?

— И в Китае, и в Сибири, и в России. Сразу же «помощь» прислали — десанты высадили на нефтепромыслы. Экспертов тут же понаехало, на всех разбитых электростанциях сразу якобы нашли осколки китайских ракет. Но всё равно, все на амеров думают.

— Почему?

— Так они же потом сами это всё восстанавливать взялись. В кредит, под нефть и газ. Теперь все месторождения и вся энергосистема амерам принадлежат. Зимой по всей стране тепло отключили. Чисто демократически — за долги по оплате. Несмотря, что старушки последние копейки им выкладывали. Куда деньги девались — неизвестно. Платил, не платил — всё равно — должен. А как раз — морозы. Кто буржуйки поставил, кто на дачи перебрался, кто замёрз. В городах — одни бандиты. Зато полицаи стали в долларах получать.

— А с Сибирью-то что? Отделилась, что ли?

— Да, и не только она. Отделились Татарстан, Башкыртыстан, или как их там, Якутия, Карелия, У-Сэ-Дэ-Эр… Вэ-Сэ-Дэ-Эр… Дэ-Вэ-Дэ-Эр….

— Кто?

— Урало-Сибирская, Восточно-Сибирская, Дальневосточная. Демократические, понятно дело, республики. Там «демократия», президенты — граждане Америки. А еще отделились адыги, чечены, дагестаны, весь Кавказ в общем. И калмыки, кажется.

— Короче, от России осталось одно княжество Московское… А война сколько длилась?

— С Китаем-то? Месяц почти. После ракетных ударов амеры перебросили к нам свою авиацию, заняли все аэродромы. А китайские аэродромы ракетами раздолбали. И долбили китайцев с воздуха, считай в одни ворота. На востоке, по крайней мере. Выгнать китайцев они не могли, потому что войска против них не посылали. Но продвигаться не давали. Так что китайцы на перемирие согласились. Им по условиям все Забайкалье отходило, и Дальний Восток с Приамурьем. По Чёрной Цепи вдоль БАМа.

— По какой чёрной цепи?

— Где ядерные ракеты падали. Южнее БАМа, километров за сто, за двести… Там все дороги ведут в заражённые зоны. По ним и провели границу. И по Байкалу. Двадцать второе июня теперь — госпраздник. День мира.

— Ах-ре-неть… — только и сказал я.

— А ещё японцы о себе напомнили. Высадились на Курилах и Сахалине. Вроде как мирного договора не было, значит пора решить вопрос о северных территориях. Им, конечно же всё и отдали.

— С-суки… — выдавил я. От тоски и безысходности хотелось выть. Что делать, когда услышишь такой вот приговор? Приговор себе, своим детям, родным, друзьям? Приговор Родине? Я распахнул дверцы шкафчика, достал початую поллитру. Налил полстакана. Рука дрожала. Выпил одним махом. Водка дрянная, несмотря на все этикетки. Зажевал зелёной мармеладкой. Бр-р… Катанка, не иначе.

— Ты это чего? — спросила Алиса.

— Антистресс. Чтоб не рехнуться.

— С водки скорее рехнёшься.

— Я ж маленько. И убираю. Я сел за стол, подпёр голову рукой, уставился в окно. Ну вот. Теперь я знаю, что будет через одиннадцать лет. Пустые глазницы окон, чёрные стены, обугленные деревья. Горящие заживо люди. И я, убитый. В бою. Возле дома. Или нет — там, на перевале. Почему перевал в тайге? Он же в горах. На каком перевале? Их много… Тепло, разлившееся по горлу, добралось и до желудка. Туманом отдало в голову. Ну да, почти натощак ведь. По-прежнему дико хотелось завыть. Или спеть что-нибудь печальное. «Чёрный ворон, чёрный ворон… Что ты въё-о-ошься надо мно-о-ой»…

— Ты до-бы-ы-чи… Не до-ждё-о-ошься… — подтянула негромко Алиса. Чёрт, я что, вслух запел? А, ладно…

— Чёрный во-орон, я не твой… Пела Алиса красиво, чисто. Хоть девчоночий голос и не для этих песен.

— Вот летит ядрёна бомба Чтобы всё испепелить Чёрный ворон, черный ворон, Тебе нечего ловить… А этот куплет я не слышал. Понятно, он ведь оттуда!

— А вообще, войну эту ведь ждали, — сказал я. — В смысле, предвидели. Давно. Причём пророчили её ещё на десятый год. Только мало кто верил, что Китай правда нападёт. Думали, так и будет потихоньку нас китайцами заселять ещё лет сто.

— В сорок первом тоже мало кто верил, что немцы вот-вот нападут. Но готовились вовсю. А у нас наоборот, армию развалили, самолёты в металлолом сдавали.

— А ещё про ту войну песни есть?

— Не знаю, — ответила Алиса. — Может и есть. Такие же вот, переделочные. Вообще-то я ещё одну припоминаю. Её слепой пацан пел, который в городке побирался. Мы его накормили тогда, а потом нас обворовали. Унесли все продукты. То ли он был не слепой, то ли совпадение. В городке как раз беспредел творился.

— Я удивляюсь, как собаки ваши ещё возвращались.

— А что?

— Как их ни разу бичи не сожрали?

— Не знаю. Не поймали, значит.

— А что за песня?

— Песня? Сиротская, ясно дело. Послушать хочешь? Я кивнул. Алиса прикрыла глаза:

Каждые две строчки повторялись:

Я знал эту песню. Она изменилась, но ненамного. Её когда-то пела бабушка. Те жуткие строки так и врезались в память. Только она пела — напали чехи злые. Я тогда ещё удивился — где мы, а где Чехословакия. Потом узнал, что песня — партизанская, времен Гражданской. Такую вот память оставили в Сибири чехи — колчаковские каратели. А мотив для этих жутких слов казался слишком бодрым, что ли… Темнело за окном. Всё стало серым и бесцветным. Кое-где засветились квадратики окон. Я хотел зажечь свет, но Алиса остановила почему-то. Вот уже густая синева поползла со двора в окно. Я снова полез в шкафчик.