При этом перевернулось и сердце Чандлера, мгновенно заполнив грудную клетку кровью. Пальцы его дернулись и разжали монету. Упав, штампованная унция сероватого металла легла орлом вверх. Физиономия Чандлера позеленела; не прогибаясь в пояснице, он молча повалился ничком, жесткий как доска, накрывая телом доллар…
В ванной завизжала женщина-вуаль. Без присмотра Чандлера ее талант и страсть вышли из-под контроля. Из щелей по периметру двери плеснуло пламя. Главк охотно приложил и свою руку.
Наконец-то партнерше Чандлера дали отвести душу.
В тот же день, ближе к вечеру, Главк сидел в теплой квартире, закутавшись в меланхолию… Шторы задернуты, единственная лампа в тесной гостиной освещает телефон, стоящий на столике возле кресла. За закрытой дверью в спальню женщина — его партнерша, Пенелопа — что-то тихонько напевает детским голоском. Вокруг ее песни плавает ровный, низкий зуд, словно вот-вот перегорит электрическая лампочка.
Веки Главка дремотно прикрыты. Час назад он скромно закусил яблоком и ломтем пшеничного хлеба с тремя кусочками салями. В те далекие, первые лондонские дни подобный обед сошел бы за пиршество.
Он молча смотрит на телефон в золотистом прямоугольнике света. Что-то близится. Он воспринимает сильное, четкое подергивание сторожевой нити, возвещающее появление добычи. Это знание появилось безо всякого предупреждения. Наверное, не было времени.
Допустил ли он ошибку, устранив Чандлера?
Раскинув мысленную сеть, он ощутил целых три птички в округе — почти наверняка три, — хотя одна из них казалась несколько чудной, не из тех, к которым он привык. Что же до оставшейся парочки, по своему долгому опыту он был уверен, что наизусть знает их повадки, заботы и страхи, их нужды.
Близится темное время. Макс Главк может чуть ли не схватить, размять его меж своих легких, удачливых пальцев. Вожделенное, давно и со страхом ожидаемое Разрушение, вслед за которым придет свобода. — экстраординарный конец всех его горестей.
Три сум-бегунка.
К нам присоединится Уитлоу. И Моль. Им не обойтись без меня. Наконец-то — моя награда.
И мое избавление.
ВАЛЛИНГФОРД
Он брел, пошатываясь, пытаясь совладать со жгучей, жидкой болью. Тротуар — древний, серый, весь в рытвинах — оказался настоящей полосой препятствий. Даниэль старался держаться правее, ближе к Саннисайд-авеню, с мрачной решимостью дав себе слово во что бы то ни стало добраться до дома. Мучил стыд. Он всегда считал себя хозяином, водителем собственной души, под чьим постоянным контролем находятся как магистрали, так и объездные пути волокнистой вселенной. А сейчас… едва-едва сдерживается, чтобы не изгадить штаны.
Соседский квартал изменился не настолько, чтобы можно было заметить разницу. По правде говоря, Даниэль и раньше-то не обращал внимания, что делается на расстоянии нескольких домов от его собственного. А теперь, в спешке, вообще нет времени на каталогизацию даже бросающихся в глаза изменений.
Солнце кинуло косой взгляд вниз. Это новое, больное тело не носило часов; несмотря на пыхтение и усиленное обшаривание рюкзака и карманов, никаких ключей обнаружить не удалось — хотя и он сам, и его новое тело соглашались с тем, что по мере приближения к бетонным ступенькам, двускатной крыше и квадратным пилонам крыльца все явственнее звучало в голове: да, именно здесь они жили, именно здесь висела их именная табличка, какой бы она ни была.
Его дом. Тот самый, прежний. Хоть за это спасибо, пусть даже неясно, кого благодарить.
И кого винить за это сумасшествие… Кстати, в порядке ли сум-бегунок?
Лужайка заросла побуревшей, нестриженой травой и высоченным сорняком. Он с улицы шагнул было на ступеньки, сломанной марионеткой дернулся вбок, миновал дворик со стороны заднего крыльца, попутно кинув взгляд за плечо — взгляд опасливый, настороженный: похоже, он не привык входить в дом при свете дня, — и походкой пугала двинулся сквозь сорняковые джунгли. Старые кусты роз, некогда посаженные его тетушкой, куда-то подевались, и тут… это он заметил, обходя крыльцо подковой, пытаясь догадаться, где спрятан ключ… нет здесь никакого ключа…
Стекла заклеены бумагой.
Тело вспомнило, и он упал на колени — о, как от этого взбесилась змея в животе! — толкнул распашное оконце в подвал, затем, нещадно обдираясь, пролез внутрь, спустился на ящик, оттуда на крытый половиками цементный пол… хлюп-хлюп, дерюга насквозь промокла, подвал воняет плесенью и грибками. Электричество давно отрубили. В темноте он на ощупь лезет по ступенькам, по стеночке первого этажа угадывает нужные повороты, вваливается в ванную.
Рывком стягивает штаны, пяткой нащупывает унитаз. Кричит, от боли едва не теряя сознание…
Даниэль съезжает на пол, упираясь локтем в мягкий рулон туалетной бумаги, сиротливо висящий в деревянном держателе.
Полчаса спустя он наклоняется вперед и наработанным движением руки находит на раковине свечной огарок. За ним следует спичка, спичечный коробок. Чиркает, зажигает свечу, затем скидывает с себя всю одежду, встает под холодный душ — не вмешиваясь, позволяя телу делать то, чему оно обучено.
Встав ступней на край ванной, он снимает с крючка полотенце. Смотрит на себя в зеркало на аптечке. Впалые и тусклые глаза. Изможденное лицо, беспорядочно торчащие волосы, желтушный цвет щек под свалявшейся, нечесаной бородой.
Годы потребления калорий — по большей части из этилового спирта.
Новый, грубый голос рвется из разбитого рта, из-за гнилых пеньков:
— О-ох… господи… Боже!..
Нет, это не Даниэль Патрик Айрмонк — Даниэлями тут и не пахнет. На сей раз он влез в тело, ничуть не напоминавшее его собственное. Взбрыкнул — и угодил в совершенно новую игру, раскрывающую иную и ошеломляющую сторону его своеобразного таланта.
Он очутился в другом человеке. Он живет жизнь другого человека.
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ НУЛЕЙ
ГЛАВА 6
КАЛЬПА
Семьдесят пять лет прошло с момента встречи Гентуна с ангелином в Разбитой Башне — мгновение ока для великого Эйдолона, но более чем длительный срок для простого Ремонтника.
Невидимый для всех, Хранитель перебирался через мосты, соединявшие три острова, чьи фундаменты вздымались над сливными каналами и поддерживали уходившие ввысь Ярусы; поднимался на лифтах и по центральным лестницам пятидесятиэтажных нишевых блоков, следуя привычному ритуалу. Он почти каждое пробуждение навещал вверенные ему древние поколения: интересовался, как им работается, как живется, как они двигаются, разговаривают, как обращаются с широкоглазыми детьми, едва покинувшими креш-ясли, — как готовят еду, как торгуются на оживленных рынках, как собирают урожай с лугов и полей за границами двух широких сливных каналов, известных под названиями Тартар и Тенебр…
