«Счастливые люди, довольные люди… Все это в твоих руках! Соглашайся! Соглашайся!» Для Бориса наступило захватывающее дух мгновенье. Сейчас в его власти было повернуть рукоятку; которая в корне изменит жизненные привычки и цели миллионов, если не миллиардов людей.
Он встал. Голоса все еще шептали и журчали в нем… Казалось, так легко, так естественно следовать им. И тут он вдруг вновь услыхал голос папы Джо: «Борис, слушай внимательно, говорит папа Джо. Я хочу дать тебе последний шанс. Теперь ты сможешь доказать, что ты лоялен. Теперь ты можешь предстать достойным сообщества. Соглашайся! Ты должен согласиться! Я приказываю тебе!»
Борис застыл. Что-то смущало его. Только что он хотел сказать: я согласен. Только что он был убежден, что поступит правильно, если примет предложение. Но теперь? Приказ… Возможно, как раз это слово усилило его волю. Он вдруг сбросил с себя оцепенение, словно парализовавшее его. Сжал пальцы в кулаки, словно хотел почувствовать сам силу своего сопротивления, и сказал тихо, но отчетливо:
— Сожалею, что вынужден отклонить это предложение. Мне очень жаль, но это окончательно. Я отклоняю его. Со своей стороны могу добавить, что я в тесном контакте наших стран…
— Минутку! — Берк перебил его, потом поднялся: — Я должен сделать сообщение, которое, возможно, всех несколько озадачит, особенно вас, ван Фельдерн. — Он вынул из нагрудного кармана какие-то бумаги и положил их на стол. — Я прошу вас взглянуть на эти документы. Правда, могу и сам пояснить. В рамках другого круга задач, которые здесь не обсуждаются, я осуществляю более высокую миссию, нежели мой коллега ван Фельдерн, и, таким образом, именно я буду решать о принятии или отклонении вашего предложения. — Он подождал немного, пока бумаги ходили по рукам.
Борис едва ли смог их читать — буквы танцевали у него перед глазами… «внешнеполитический отдел», «секретная служба»…
— Не было бы никаких причин извещать вас о моей миссии, — продолжал Берк, — если бы не произошло нечто такое, что сделало этот шаг неизбежным. Вам удалось подвергнуть моего коллегу ван Фельдерна так называемому крещению. Тем самым вы обрели духовное влияние на него, что сделало его непригодным для дальнейшего выполнения им своей роли. Поэтому он не информирован о последних секретных решениях нашего правительства.
В течение минуты атмосфера в зале полностью переменилась. В рядах партнеров по переговорам на другом конце стола стало заметно беспокойство, все удрученно уставились на Берка.
Борис подошел к нему и положил руку на его плечо.
— Ради бога, что вы замышляете, Берк? Скандал может вызвать ужасные международные осложнения.
— Пожалуйста, успокойтесь, — попросил Берк. Он подождал, пока все снова уселись, и тоже опустился в кресло. — У меня нет намерения вызывать скандал. И хотя ясно, что ваше влияние на ван Фельдерна выходит далеко за рамки дипломатических традиций, я не собираюсь делать из этого общепринятые выводы. Ситуация настолько изменилась, что согласие или несогласие ван Фельдерна в этих обстоятельствах были бы недействительны. Поэтому отвечать должен я. И могу вам сообщить, что намереваюсь принять ваше предложение. Вы поняли правильно: я — за. Конечно, еще требуется подтверждение моего правительства, но думаю, что в этом нет более сомнения: о религии папы Джо вскоре заговорят на всей земле.
Теперь уже строгий распорядок дипломатического протокола был полностью нарушен. Мужчины с противоположной стороны стола вскочили с мест, обежали стол, трясли руки визитерам из-за океана, хлопали их по плечам. Это длилось так долго, что Берк вынужден был попросить всех снова занять места.
— У нас не так уж много времени, — сказал он. — Я думаю, последние дни и часы мы должны посвятить изучению вашей системы. Мне ясно, что до сих пор мы видели лишь поверхностный слой. А нас интересуют скрытые стороны вашей организации: пути коммуникации, ваш метод осуществления политической власти.
В то время как другие опустились в кресла, Борис остался стоять.
— Что мне еще здесь делать? — спросил он тихо. — Думаю, моя миссия окончена. Я подам в отставку.
— И что дальше, Борис? — спросил Берк, при этом впервые в его голосе слышалось нечто вроде участия.
— Я бы хотел остаться здесь. Да, охотнее всего я остался бы здесь. С Джин.
Тайли, слышавший все это, обратился к Борису:
— Разумеется, вы можете здесь оставаться столько, сколько хотите… Как наш гость. Правда, от Джин вам придется отказаться. Она слишком способная дипломатка, чтобы мы с ней расстались.
Какой-то момент царило молчание, потом Берк сказал:
— Вы недостаточно любезны, Тайли. — Он подождал, пока улегся шум.
Когда Борис в сопровождении дежурного спускался по лестнице, он молил папу Джо о помощи, но тот молчал.
Последующий год отпечатался в памяти Бориса всего лишь как год безысходного мучения, жалкого прозябания без цели и смысла. Папа Джо включился всего лишь однажды, сказав: «Я подверг тебя испытанию, и ты не выдержал его. Я поставил перед тобой задачу, а ты ее игнорировал. Я отдал тебе приказание, а ты воспротивился ему. С сегодняшнего дня ты изгнан из Великого Сообщества. С сегодняшнего дня ты один. Ты провинился. Провинился…»
С той поры папа Джо больше не отвечал ему, как бы страстно Борис его ни звал. И в словах ангелов утешенья тоже не было: «Ты отныне не наш. Мы больше не за тебя. Мы не можем тебе помочь. Мы покинули тебя. Ты остаешься наедине со своей виной…»
Длительное время Борис не сознавал более, что с ним произошло, где он находится. От случая к случаю он улавливал тихое журчание, иногда мимо него плыл запах тухлой воды. Он слышал шаги вокруг себя, жужжанье голосов. Он был безучастен ко всему.
В тот период было лишь несколько просветлений. Ему казалось, что он уже видел это помещение — проход со сводчатым потолком, голые бетонные стены, повсюду осколки пестрого кафеля. Люди в лохмотьях, жующие, сидящие на мешках, ноги в рваных башмаках, которые он видел из-под полей своей шляпы появляющимися и вновь исчезающими. Порой кто-нибудь бросал монету, кусок хлеба… Часто ему требовались минуты, прежде чем он решался поднести кусок ко рту. Большую часть времени он находился в дремотном состоянии, и лучшими были те несколько минут, когда он погружался в сон — тяжелый, без сновидений. Но чаще он в испуге пробуждался, и снова чувство муки или вины захлестывало его, и избежать этого ощущения ему не удавалось.
А затем, однажды, его забрали. Мужчины в зеленых халатах, носилки. Его доставили в больницу, позднее он вспоминал о застланной белым койке, голом потолке, ослепительно белом абажуре лампы. Еще он помнил, что его везли на каталке по длинным коридорам, и, наконец, он лежал на операционном столе, почувствовал укол в руку и вокруг стало темно.
