Больше всего это напоминало неубранную анатомичку. Неаккуратный паталогоанатом-любитель кромсал исследуемые объекты яростно и вдохновенно, словно силился найти в них, по крайней мере, проглоченные золото и бриллианты. Только он почему-то не ограничился поисками в желудочно-кишечном тракте, а посчитал своим долгом разобрать этих несчастных на столь мелкие части, что было затруднительно определить не только физиологическое назначение разбросанных повсюду кусков, но и даже — сколько же особей рода человеческого подверглись этой чудовищной вивисекции.
Максим заинтересовался валявшимися почти у самых его ног кусочками, походившими на крупные осколки керамической вазы. Шальные дождинки сбили с них напластования крови, очистив вогнутые желто-белые поверхности, в которых капли воды скапливались крохотными подрагивающими лужицами. Отставив в сторону стойку ограждения, Максим шагнул внутрь места происшествия и присел рядом с осколками, подобрав предварительно повыше свой плащ, что бы тот не возился по кровавым ошметкам. Несколько минут он разглядывал их очертания, все больше убеждаясь в верности своего первого впечатления — из этих кусочков можно сложить вполне связную мозаику.
Прежде чем решить головоломку, Максим посмотрел на творившееся вовне этого анатомического театра. Суета, икота сирен и пьяные блуждания лучей прожекторов пошли на спад. Люди грузились в машины, сворачивали расставленную аппаратуру, которая под дождем уже начинала зловеще искрить, собеседники Павла Антоновича растворились, смешавшись с толпой или просочившись сквозь недвижимый милицейский заслон в направлении черных, как сама смерть, лимузинов с тонированными стеклами. Павел Антонович и Вика теперь разговаривали между собой, предоставив Максиму самостоятельно набираться впечатлений, тем более что компьютерная съемка уже хранилась в Викином ноутбуке, теперь запрятанном в обычный продовольственный пакет и зажатом у нее под мышкой. Максим прислушался к их разговору, но то ли его забивало невидимое ему радио, то ли, действительно, Павел Антонович сменил свой хриплый от простуды голос на чертовски красивый баритон и пел им Вике романс о Луне и хризантемах, аккомпанируя себе на рояле, который он, надо полагать, таскал в кармане дождевика.
Максим пожал плечами и принялся двумя пальцами правой руки осторожно переворачивать части мозаики и в рядок складывать их перед собой. Оглядев их, он поколдовал — перекладывал с места на место, приставлял друг к другу, ища взаимодополняющие части, снова менял местами, шмыгая давшим течь носом и утирая со лба пот, появившийся в такой холод от напряженности и сосредоточенности мысли и неудобной, особенно когда на тебя надет бронежилет, позы, отчего мышцы ног и спины страшно затекли, и малейшее шевеление вызывало в них массовую миграцию раскаленных мурашек.
Вскоре головоломка была решена. Не хватало двух-трех малозначащих кусочков, не мешающих разглядеть общий замысел картины. С асфальта на Максима смотрело человеческое лицо — отсутствие потерявшихся где-то глаз не смазывало этого впечатления, так античные маски вглядываются в нас с каким-то потусторонним выражением, в котором можно увидеть и боль, и сарказм, и ненависть, и смех.
Невероятно острой штуковиной лицо было отделено от остального черепа и рассечено, но кожа, мышцы, волоски и щетина на верхней губе прекрасно сохранились, и теперь только слабо заметные красные линии напоминали о чудовищном шутнике, может, по внезапному наитию, а может, и в результате долго лелеемого замысла, превратившего всех этих людей (кстати, сколько их?), с которыми его столкнула судьба в переулке, в один большой набор паззлов, в беспорядке разбросанных по асфальту, ничтожную часть которых Максиму удалось собрать.
Самое удивительное, Максим знал бывшего обладателя безглазого лица, но никак не мог вспомнить ни как его зовут, ни кто он, ни при каких обстоятельствах они встречались. Он пытался отвлечься от ирреальности этого их последнего свидания и мысленно вернуть к жизни хозяина разбитой маски, но ничего не получалось. Память крепко спала, не давая никакого намека, и это вызывало тоску и раздражение, как самое простое действие, которое не могут сделать ставшие непослушными руки. Например, нажать спусковой крючок.
Не ощущая затекших ног, Максим поднялся и несколько раз прошелся вдоль дома, высоко поднимая колени и усиленно шевеля пальцами в ботинках, возвращая мышцам былую гибкость и силу. Размявшись он подошел к Павлу Антоновичу и Вике, уже переставшим разговаривать и петь, и теперь внимательно разглядывающим попеременно то прогуливающегося Максима, то восстановленное им лицо.
— Ты опоздал, — заметил Павел Антонович Максиму без нотки укоризны, осуждения или раздражения в голосе.
— Я опоздал, — согласился с приговором Максим, — но я пришел.
Вика, не удержавшись, хмыкнула.
Их оттеснили в сторону личности в темных длинных халатах, коричневых штанах и резиновых галошах. Люди убрали ограждение, составив столбики в кучку и, небрежно бросив на них веревку с флажками, синхронно, словно фокусники, достали из карманов длиннющие целлофановые мешки и хирургические перчатки, так же синхронно и умело натянули перчатки на красные, озябшие руки и принялись складывать в свои емкости для мусора разбросанные детали человеческих тел.
Делали они свое дело, не суетясь, и без особой бережливости, сразу, по-видимому, из каких-то соображений, сортируя останки, для чего каждая более-менее крупная часть внимательно и со всех сторон осматривалась, сообща обсуждалась и опускалась в тот или иной мешок.
В особо сложных случаях начиналась перепалка на латинском, все семеро собирались в тесный кружок, размахивали руками и вырывали друг у друга трудноопределимую принадлежность. Максиму это напомнило стаю гиен, и он отвернулся. Вике было совсем плохо, но она героически продолжала смотреть — ей предстояло писать отчет о происшествии. Павел Антонович взял ее под руку и спросил Максима:
— Где твоя машина?
Максим подхватил Вику под другой локоть, предварительно отобрав у нее компьютер, и молча повел всех к своему броневичку. Оцепление уже сняли, последние секции шипастых ограждений грузили в гусеничный трейлер, машины медленно разъезжались, мешая друг другу и осторожно огибая пешеходов, фонтан и брошенный посреди дороги Максимов броневик. Не обращая внимания на презрительное гудение, троица не спеша добралась до машины и разместилась в заледенелом нутре этой пародии на консервную банку.
От холода говорить не хотелось, и они молча смотрели на расчищавшуюся перед ними улицу, уезжавшие и уходившие потоки машин и людей. Максим включил двигатель, в салон потек горячий воздух, и окна сразу запотели. С помощью Павла Антоновича, сидящего рядом с ним, он стал восстанавливать прозрачность лобового стекла ворохом влажных, испачканных моторным маслом тряпок, отчего там появились чумазые разводы, нисколько не улучшавшие видимость.
