Волейбольным толчком закинув мешок с барахлом на верхнюю полку, капитан подтянулся на руках и залез сам. Вокруг гомонили ребята-летуны, с которыми он уже успел перезнакомиться. Высокий, краснокожий от северного загара майор флотских ВВС, распределенный с ним в одну эскадрилью, пошевелил в своем сидоре бутылочным горлышком, громко и радостно захохотал. Хорошо! Расположившись на полке, он позволил себе еще немного подумать, слишком уж нечасто философское настроение сочеталось с настоящим комфортом.
В последние годы начали забываться привитые воспитанием принципы ценности человеческой жизни, даже одной, отдельной. Желание решать свои проблемы убийством было однозначно ненормальным, и самое страшное, что оно именно сейчас казалось нормальным, да и являлось им. Так же, как и желание некоего ограниченного числа людей подчинить своей воле территорию, на которой по праздникам поднимают флаги другого цвета, - и ради этого ничем не обоснованного желания послать массу вовсе не желающих этого людей убивать другую массу, точно с таким же недоумением встречающих это событие... Как такое назвать, если не сумасшествием с особо опасным бредом? А потом все эти массы людей, вопрошающих сначала: "Зачем? За что?", принимают правила игры и с молодецкими воплями рубят, режут, стреляют друг друга. Психоз. Год активного солнца. Думать противно.
Поезд ходко шел по залитой лунным светом равнине, по сторонам мелькали огоньки станций и деревень, просвистывали выстроенные в одну линию телеграфные столбы. По купе разнесли ужин, пунцовые от смущения девушки в кружевных передничках и с такими же кружевными венчиками на голове не смели ответить на приветствия летчиков. Ворошилов явно знал толк в подборе кадров. Несколько человек попыталось, не теряя времени, их закадрить - но испуг девушек был настолько натуральным, что всерьез рисковать никто не стал. Раза три за ночь останавливались на крупных станциях, меняли паровозы. Летчики выглядывали из окон или выходили на перрон размяться. Станции были пустынны - ни обычных мешочников, ни железнодорожного люда, только несколько часовых молча стояли в отдалении. Потом дежурный подбегал к паровозу, вбрасывая в руку приспустившегося по лесенке машиниста тонкий медно-зеленый жезл, и вагоны дергало сначала вперед, потом назад.
К середине следующего дня состав, подпрыгивая и раскачиваясь на стрелках, ворвался в пригороды Ленинграда. Мимо окон проносились желто-белые домики с колоннами, в обрамлении зелени. Паровоз взвывал гудком, перекрикиваясь с какими-то одному ему видимыми ориентирами, встречные составы, влекомые мощными современными локомотивами, грохотали навстречу, обдавая запахами горячего металла и перегретого пара. К четырем въехали наконец на Московский вокзал - с опять же перекрытым перроном. Выгружались долго, курили, прислонясь к распахнутым дверям тамбура. Потом наконец-то их нашел кавторанг из штаба ВВС Балтфлота и указал, где стоят машины.
Ехать к флотской гостинице пришлось через весь центр, и, выглядывая из кузовов легких ГАЗ-АА, летчики вовсю крутили головами. Город, несомненно, производил двойственное впечатление. Ослепительные громады дворцов и устремленные ввысь сияющие золотом шпили слабо вязались с попадающимися через один закопченными провалами от разрушенных домов, огражденными ямами воронок, вздыбивших асфальт в самых неожиданных местах. Во многих домах еще оставались незастекленные окна. На улицах было малолюдно, и прохожими были, в основном, военные - особенно часто попадались синие и черные бушлаты моряков. Трамваи, впрочем, ходили, и их веселые переливчатые звонки создавали почти довоенный уют.
Люфтваффе прорвалось к городу в середине сорок третьего, когда немцев уже отжимали от восточных аэродромов. До этого, особенно в начале войны, налеты были обычным делом, но все три плеча противовоздушной обороны приморского города - собственно ПВО, флотские ВВС и фронтовая авиация прикрывали город достаточно плотно. Немецкая авиация сожгла Бадаевеские склады - сладкий запах жженого сахара сохранялся в округе до сих пор, после всех дождей и снегов. Когда на рейде потопили "Марата", поднявшийся в небо грибообразный столб черного дыма был виден даже из города. Одна бомба попала в сад Смольного, другая - в книгохранилище Эрмитажа, вывернув его наизнанку. Но за все это немцы платили слишком большую цену машинами, и это их сдерживало. Положение на фронте всегда было для них достаточно напряженным, чтобы выделять для уничтожения гражданских целей слишком много бомбардировщиков. Лишь осенью сорок третьего, когда уже было ясно, куда война пойдет дальше, немецкое командование решилось на один короткий удар в паузе после масштабных летних сражений, когда обе стороны спешно гнали к обескровленным фронтам пехоту и бронетехнику. Советские газеты потом назвали это "последним бессильным укусом издыхающей фашистской гадины". Да уж, бессильным... Стянув к северу пополненные после лета эскадры тяжелых машин, практически все, что могло летать и способно было дотянуться с запнувшегося на севере фронта до города, командование Люфтваффе подняло в воздух почти четыре сотни бомбардировщиков - преимущественно "восемьдесят восьмых". Истребителями они прикрыты не были - один из немногих факторов, обеспечивших им успех. Переброску истребительных частей разведка засекла бы сразу, бомбардировочные же традиционно "опекались" менее плотно. Пройдя почти весь маршрут над морем, армада вышла на Ленинград по оси залива и по его северному берегу: первая волна обрушилась на Кронштадт и оттянула на себя почти всех ночников, через двадцать минут над Морским каналом проплыли лидирующие машины основной ударной группы - с зажигательными бомбами. Затемненный город встретил их прожекторами и зенитками, но несколько сбитых бомбардировщиков не имели уже никакого значения.
В течение полутора часов город был покрыт ковром фугасных, зажигательных, снова фугасных и снова зажигательных бомб. Не было никаких сомнений, что город спасли химики. Суперфосфатные удобрения, для вывоза которых на поля не хватало транспорта, были еще в сорок первом перегнаны в какую-то химическую дрянь, которой пропитали все стропила в городе, все полы чердаков. Бомбы-зажигалки из алюминиево-магниевого сплава легко прошивали ветхие железные крыши ленинградских домов, вспыхивая на чердаках снопами оранжевого пламени. Если бы не суперфосфат - городу пришел бы конец. Но и фугасок хватило, чтобы превратить целые кварталы в пылающие руины. Вторая волна накрыла рванувшиеся к очагам команды пожарных, а третья слила бы разрастающиеся пожары в один громадный очаг, как случилось в свое время с Герникой и Ковентри, - если бы не Нева с ее многочисленными рукавами. Теперь обломки рухнувших строений потихоньку растаскивали, развозили на кирпичи и дрова, и сумасшедшие перестали плевать в лицо военным на улицах. Команды саперов вытаскивали за железные "уши" глубоко ушедшие в асфальт неразорвавшиеся бомбы, и взрыватели замедленного действия уже перестали уносить жизни девушек-взрывниц.
