- Поясните, пожалуйста, свою мысль.
- Тут мы подошли к сделанному мною открытию. Около двух лет назад я обнаружил особые функции так называемого рога Аммона. Это небольшое возвышение в височной части бокового желудочка мозга. Если одновременно воздействовать на него медикаментозно и током высокой частоты... Нужны вам эти подробности? Вы думаете? Хорошо. Так вот, тогда возникает фантомный образ самого пациента. Вам непонятно? В том-то и дело, что мне тоже. Приведу пример с Ральфом. В ходе эксперимента он неподвижно лежал на койке. Он-то не двигался, но от него образ-фантом, который бродил по комнате, встречался с Ораздом, с куклой, переживал. Отделение образа не носит, разумеется, физического характера. Оно нематериально, это фантом. Как бы объяснить вам...
- Ну-ну, я слушаю.
- Пример - фотография. Вы видите себя на снимке, фактически же вас там нет-только какой-то ваш след, отпечаток, воображаемый дубликат. Вот это я и называю фантомным образом.
- Но ведь вы пошли и дальше, не правда ли, доктор?
- Разумеется! Надо быть дураком, чтобы на этом остановиться. Следующим шагом стало вживление электродов самому себе.
-Себе?!
- Я ведь поклялся говорить только правду. Мои ассистенты Визель и Джаспер провели операцию блестяще.
- Не понимаю, все же, зачем самому себе-то...
- Собственное восприятие незаменимо. Я желал лично туда отправиться... Биотоки моего мозга усиливались и передавались Ральфу. Я был передатчиком, он -приемником. Мы превратились в единый мозговой агрегат. Его мозг и мой слились, мой управлял, его - подчинялся.
- Насколько я понимаю, это смело поставленный опыт.
- Такое делалось впервые в мире!
- Какую цель вы при этом преследовали?
- Что ж, объясню: в результате настоящая кукла становилась ненужной! Зачем она, раз я сам создавал ее фантомный образ? Теперь уже в девушку превращался сам, ложью стало всё, буквально всё!
- А Ральф понял?
- Нет. Точек соприкосновения с реальностью у него уже не оставалось, он целиком погрузился в мир своего мозга, а мозгом-то управлял я.
- Тем не менее, смысл ваших действий от меня ускользает.
- Я хотел встретиться с Ораздом.
- Чтобы убить его?
- Не исключено. Я на месте собирался решить, кто он и какую судьбу ему уготовить. Меня бесила недвусмысленность, объективность его присутствия. Почему, почему везде и всюду непременно появлялся ОН! Что это за чертовски бессмертная выдумка?!
- Теперь мне совершенно ясно: своими опытами вы уничтожили личность Ральфа Хеллера. Попав в руки нечистоплотного ученого...
- Что ж, это в известном смысле верно.
- Это подсудно.
- Знаю. Но сделать вы мне больше ничего не можете - Ральф погиб в авиационной катастрофе.
- Вовсе нет: Ральф жив! Вчера он позвонил нам и сообщил, что совершил убийство!
- Убийство? Кого же он убил?
- Вас, доктор Скиннер.
Из дневника Ральфа Хеллера
Тихо так, будто воздух совсем исчез. Смутно помню: взорвался один из двигателей, сначала мне привиделись ангельские крылья, потом я вспомнил мягкие ладони мамы, потом мне вдруг страшно захотелось грибного супу, но не из парниковых шампиньонов, а из темно-коричневых лесных грибов... Земля оказалась чересчур близко: оглушительный взрыв, грохот, горящее серебристое i тело "Боинга" и последняя мысль: "Это конец".
А сейчас тихо, будто воздух совсем исчез и никогда больше не вернется. Ужасно жарко, трава вокруг все еще дымится, воняет расплавленной пластмассой, керосином и горелой человеческой плотью. Все мертвы, и нелегко будет собирать останки для похорон - в том случае, если кто-то вообще решит взять на себя этот труд. Все мертвы, только я поднимаюсь и делаю несколько шагов, но тут и мои силы кончаются, я падаю набок, громко умоляя о глотке воды.
Вид вспоротого живота девушки, еще недавно сидевшей рядом со мной, жевавшей конфеты и рассматривавшей последний номер журнала мод, вызывает у меня спазмы. Опаленная белая кожа, свернувшиеся в пламени спиральками кончики русых волос и какая-то смесь удивления и отвращения, застывшая на ее все еще полудетском личике, а также страх и неверие в то, что за этим падением наступит конец, а потом, после него - ничто...
Тихо так, будто воздух совсем исчез, будто он никогда больше никому не понадобится. Может быть, только мне, если я все еще жив (а жив ли я?) и если дышу. Еще несколько шагов, и я выберусь отсюда, проломившись сквозь кусты.
Колючки впиваются, царапают, но я ничего не чувствую, словно и нет у меня тела, словно я всего лишь тень, виновато бегущая от мертвых. Где же боль? Почему ветер, свет и боль беспрепятственно проникают сквозь это тело?
Верните мне боль, доктор Габриэль!
Осторожно прикрыв дверь полицейского участка (действительно, значит, произошла катастрофа, мое имя в списке погибших), я двинулся навстречу переменчивым ветрам мира.
Язык все еще сух (это из-за атропина), где-то за ушами искрами вспыхивает боль, солнце слепит, но зрачки реагируют медленно - тем не менее, всё уже позади, не страшны мне больше иглы доктора Габриэля.
Надвигаю пониже шерстяное кепи, которое мне нужно, чтобы спрятать тоненькие змейки хирургических швов (попробуй я снять его, и встречные женщины завизжат, у беременных выкидыш случится), поднимаю красный чемоданчик и отправляюсь смочить глотку пивом.
Неподвижность пластов табачного дыма нарушает здесь лишь гвалт ранних посетителей. Я счастлив и потому заказываю не пива, а виски.
Мне хочется посидеть просто так, без цели; мне приятно, когда официантка вежливо спрашивает, что мне подать, приятно провожать ее взглядом - у нее красивые ноги. Благодаря этому я чувствую, что жив - не меньше, чем до стремительного нырка в самолет.
Сейчас-то я жую миндаль, горло пощипывают пузырьки соды, а ведь тогда серебристое тело "Боинга" резко устремилось вниз...
- Эй, малыш, ты один?
- Абсолютно, - говорю я и отмечаю, что губы у нее круглые и красные, как мишень в тире.
- Сними свою чертову кепку, у тебя за столом дама.
- Не могу, - отвечаю. (Значит, теперь все, кому не лень, будут настаивать на том, чтобы увидеть меня без кепки). - Я после операции. Перепугаешься.
- Значит, ты всё-всё делаешь, не снимая кепки, а? - и женщина принимается отвратительно хихикать, причем грудь у нее чересчур вялая и утомленная, чтобы, подскакивая, вторить смеху.
Она немолода, цвет лица напоминает продуваемое ветрами ярмарочное шапито, но руки... руки еще сохранили ту живость, перед которой одинокий мужчина не может устоять. Она старается проявить заботу и склоняется ко мне так близко, что в нос бьет запах отвратительной смеси джина с духами такими же, как те, которыми Мэгги нашего театра душила хвост своему пуделю, - склоняется и заговорщицки произносит:
