И все мои вещи — я же там живу.
— Это здание опасно, — настаивал рабочий — не рабочий, собственно, а один из жителей поселка, разрушающиеся дома охранялись добровольцами. — Вы посмотрите на трещины.
— Вижу их не первую неделю. Идемте, — нетерпеливо повернулась она к Фергессону, а затем легко поднялась по ступенькам и потянулась к входной двери.
Внушительная — стекло и хромированный металл — дверь сорвалась с петель и разлетелась вдребезги; острые как бритва осколки стекла сотнями брызнули во все стороны. Громко вскрикнув, Шарлотта попятилась, и тут же, прямо у нее под ногами, бетонное крыльцо стало рассыпаться; издав звук, похожий на громкий вздох, оно осело кучей белого порошка, бесформенной грудой легких, пересыпающихся пылинок.
Фергессон и рабочие подхватили беспомощную, барахтающуюся девушку, а Унтермейер бросился тем временем во взметнувшуюся облаком бетонную пыль и начал лихорадочно искать стальной ящик; в конце концов он нащупал его и облегченно вытащил на тротуар.
Придерживая Шарлотту, Фергессон и рабочие с трудом пробирались через останки крыльца; Шарлотта пыталась что-то сказать, но не могла, ее лицо судорожно подергивалось.
— Мои вещи! — прошептала она наконец.
— Ты ничего не повредила? — Фергессон неловко отряхивал одежду девушки. — У тебя все цело?
— В порядке я. — Шарлотта вытерла лицо, измазанное белой пылью и кровью. На ее щеке виднелась глубокая царапина, белокурые волосы слиплись плотной массой. Розовый свитер, юбка — вся одежда разодрана, превратилась в грязные тряпки. — Ящик, его вытащили?
— Здесь он, — бесстрастным голосом сказал Джон Доз. За все это время он даже не пошевелился.
Всем телом дрожа от страха и отчаяния, Шарлотта крепко вцепилась в Фергессона, прижалась к нему.
— Посмотри, — прошептала она, показывая испещренные белыми пятнами руки. — Чернеет.
Толстый слой пыли, лежавший на ее руках, начал темнеть. Быстро, прямо у них на глазах пыль стала сперва серой, а затем угольно-черной. Изодранная одежда девушки потускнела, сморщилась, а затем, словно высохшая шелуха, потрескалась, посыпалась на землю.
— В машину ее, — скомандовал Фергессон. — Там есть одеяло, из нашего поселка.
Они с Унтермейером завернули дрожащую девушку в толстое шерстяное полотнище и усадили ее в бьюик. Шарлотта сжалась, в широко раскрытых глазах стоял ужас, ярко-красные капли крови медленно соскальзывали по измазанной черным пеплом щеке то на синюю полоску одеяла, то на желтую…
Фергессон поднес к ее судорожно подергивающимся губам раскуренную сигарету.
— Спасибо, — сказала, а скорее, всхлипнула Шарлотта. Трясущаяся рука с трудом нащупала сигарету. — Что же нам теперь делать, Аллен? Фергессон осторожно стряхнул с белокурых волос девушки почерневшую пыль.
— Сейчас поедем, и я покажу ему привезенные оригиналы. Может, он сумеет что-нибудь сделать. Новые вещи, которые надо печатать, всегда повышают их тонус. Как знать, может, он и оживет немного.
— Ведь он не спит, Аллен. — Голос Шарлотты дрожал от ужаса. — Он умер, я это знаю.
— Жив он еще, — хрипло возразил Унтермейер, однако все они понимали безнадежность положения.
— Он отложил яйца? — негромко поинтересовался Доз.
— Пытался, — выражение лица Шарлотты говорило все и без слов. — Несколько штук проклюнулось, но не выжил ни один. Там есть еще яйца, я видела, но…
Она замолчала. Все всё понимали: отчаянная, напряженная борьба за сохранение человеческой расы сделала билтонгов бесплодными. Мертвые яйца, погибающее потомство…
Фергессон скользнул за руль и резко захлопнул дверцу; она закрылась плохо — покоробился металл, а может — просто какая-нибудь случайность. У него волосы встали дыбом от ужаса. И здесь неидеальный оттиск — при печатании искажен какой-то элемент, крохотный, микроскопически малый, но — искажен. Скиселен даже этот шедевр, этот роскошный сверкающий бьюик. Значит, билтонг их поселка тоже начинает уставать. Рано или поздно то, что произошло с Чикагским поселком, произойдет и со всеми…
Вокруг парка рядами выстроились неподвижные, ни звука не издающие автомобили. Сам парк полон людей, у каждого — вещь, которую нужно отпечатать, отчаянно нужно. Фергессон заглушил двигатель и спрятал ключи в карман.
— А ты выдержишь? — спросил он Шарлотту. — Может, останешься лучше здесь?
— Ничего со мной не случится, — попыталась улыбнуться Шарлотта.
Теперь на ней были брюки и спортивная рубашка, подобранные Фергессоном среди остатков рассыпавшегося магазина одежды. Никаких угрызений совести он не ощущал — товар усеивал всю мостовую; какие-то мужчины и женщины апатично его ворошили, выбирая что-нибудь подходящее. Эти вещи прослужат не больше нескольких дней.
Фергессон не стал торопиться с одеждой для Шарлотты; в одной из дальних кладовых он обнаружил целую кучу крепких, надежных рубашек и брюк, их материал явно не собирался в ближайшее время обратиться в черный порошок. Недавние оттиски? Или — удача почти невероятная, хотя и возможная — оригиналы, с которых владельцы магазина печатали свой товар? Обувной магазин еще функционировал, там Фергессон купил туфли на низком каблуке. Пояс, подобранный среди развалин первого магазина, рассыпался при первой же попытке застегнуть его на Шарлотте, так что теперь она щеголяла в собственном его ремне. Они продвигались к центру парка, впереди — Унтермейер со стальным ящиком, за ним — остальные трое. Вокруг молча стояли мрачные, нахмуренные люди, у всех в руках самые разнообразные вещи — бережно пронесенные через столетия оригиналы либо хорошие, с малыми лишь искажениями оттиски. Смесь страха и надежды превратила лица этих людей в напряженные маски.
— Вон они, — послышался сзади голос чуть отставшего Доза. — Мертвые яйца.
На краю парка под деревьями небольшую круглую площадку устилали тускло-коричневые шарообразные предметы размером с баскетбольный мяч. Все — твердые, закоченевшие. Некоторые из них были разбиты, везде валялись осколки скорлупы.
Унтермейер ударил одно из яиц ногой; хрупкое и пустое, оно развалилось на части.
— Какая-то тварь высосала его начисто, — уверенно сказал он. — Это конец, Фергессон. Думаю, тут собаки поработали, они пролезают сюда ночью и добираются до яиц. А он слишком слаб, чтобы помешать.
Толпа молчала, но от нее исходили почти осязаемые волны слепого, нерассуждающего протеста; чувствовалось, еще немного — и люди взорвутся. С покрасневшими от ярости глазами, мужчины и женщины судорожно сжимали свои вещи; плотно стиснутые в одну сплошную массу, они окружали центр парка нетерпеливым, возмущенным кольцом. Они ждали слишком долго. Они устали ждать.
— А это еще что за хрень? — Унтермейер присел на корточки перед странным, неопределенных очертаний предметом. Его пальцы пробежали по тускло поблескивающему металлу. Очертания совершенно неопределенные, как у оплывшей восковой фигурки. — Понять не могу.
— Газонокосилка с мотором, — угрюмо объяснил стоящий рядом мужчина.
— И когда он ее отпечатал? — поднял голову Фергессон.
— Четыре дня назад. — Мужчина с ненавистью пнул предмет ногой. — Тут даже и не поймешь, что это такое, то ли газонокосилка, то ли что угодно другое. Моя старая износилась.
