Я выкатил из сейфа принадлежащий поселку оригинал, проторчал целый день в очереди, а в результате — вон что. — Он презрительно сплюнул. — Эта хреновина ни на что не годится, я прямо здесь ее и бросил — чего барахло домой таскать.
— Ну и что же нам теперь делать? — вмешался резкий, пронзительный голос его жены. — Старой пользоваться нельзя, на глазах рассыпается, как и все здесь. Если от новых оттисков нет толку, тогда какого же…
— Заткнись! — рявкнул мужчина; его лицо исказилось яростью, длинные пальцы судорожно сжимали обрезок стальной трубы. — Подождем еще немного. Может, он и очухается.
Словно рябь по воде, по толпе прокатился негромкий шепот вспыхнувшей надежды. Зябко передернув плечами, Шарлотта двинулась дальше.
— Лично я ни в чем его не обвиняю, только… — Она оглянулась на Фергессона и обреченно покачала головой. — Какой от всего этого будет толк? Если он не сможет печатать для нас мало-мальски пристойные копии.
— Он не сможет, — сказал Джон Доз. — Вы посмотрите на него! — Доз замер сам и придержал остальных. — Посмотрите и подумайте — как может он работать лучше.
Билтонг был еще жив. Старый и огромный, он расположился в самом центре парка, словно бугор мутной, пожелтевшей от старости, смолисто-густой протоплазмы. Усохшие, сморщенные псевдоподии черными змейками лежали на коричневой осенней траве. Верхушка этого бугра осела, стала почти плоской — неяркий солнечный свет постепенно выжигал из вен билтонга остатки влаги, и тот, съеживаясь, опадал, словно продырявленный пузырь.
— Господи, — одними губами прошептала Шарлотта. — До чего же жутко он выглядит!
Центральное возвышение билтонга еле заметно вздымалось и опадало — жалкие, бессильные движения, тщетная борьба за ускользающую жизнь. Над умирающим существом висели плотные рои мух, черных, с синим металлическим отливом. И запах, густая невыносимая вонь гниения и распада. Откуда-то снизу сочилась, образовывая лужицу, темная жидкость.
Сквозь мутную желтизну протоплазмы еле проглядывало бьющееся в агонии плотное ядро нервной ткани; в ответ на эти судорожные движения по вялой слизистой плоти расходились волны. Нервные волокна почти на глазах известковались, превращались в цепочки гранул. Дряхлость и распад; И — страдание.
Прямо перед умирающим билтонгом располагалась низкая бетонная платформа с оригиналами, вещами, которые надо скопировать; рядом с ним лежали начатые, но не завершенные оттиски — неровные комки черного пепла, замешанного на влаге его тела, — именно из такого материала и создавались оттиски. Судя по всему, какое-то время назад билтонг прервал работу и втянул внутрь себя немногие все еще функционирующие псевдоподии. Он отдыхал — и пытался не умереть.
— Несчастная тварь! — сказал Фергессон и сам удивился своему голосу. — Ему не продержаться.
— Он сидит вот так уже битых шесть часов, — истерически взвизгнул у него над ухом женский голос. — Сидит как пень, и все тут. Может быть, он хочет, чтобы мы встали на колени и умоляли его?
— Вы не видите, что он умирает? — яростно повернулся к ней Доз. — Оставьте его, ради бога, в покое.
Ропот, прокатившийся по людскому кольцу, не сулил ничего хорошего; на Доза оборачивались, но тот хранил холодное безразличие. Стоявшая рядом с ним Шарлотта закаменела, не могла пошевелиться. Ее глаза побелели от ужаса.
— Ты поосторожнее, — негромко сказал Унтермейер. — Кое-кому из этих ребят вещи нужны буквально позарез. Некоторые пришли сюда за пищей.
Времени на раздумья не оставалось; выхватив из рук Унтермейера стальной ящик, Фергессон торопливо его раскрыл. Затем он нагнулся, вынул из ящика оригиналы и разложил их на траве, у своих ног.
По толпе снова прокатился ропот, но на этот раз — ропот пораженный и благоговейный. Фергессон почувствовал мрачное удовлетворение — поселку недоставало именно этих оригиналов. Здесь имелись только оттиски, и далеко не лучшего качества — оттиски с оттисков, и притом дефектных. Один за другим, он собрал с земли бесценные оригиналы и направился к бетонной платформе. Полные злобы люди преграждали ему путь, но тут же, увидев оригиналы, расступались.
Фергессон положил на платформу серебряную зажигалку «Ронсон». Затем — бинокулярный микроскоп «Бош и Ломб», новенький, в черном кожаном футляре. Звукоснимающую головку для проигрывателя, тоже высококлассную, фирмы «Пикеринг», и чашу из сверкающего стойбеновского хрусталя.
— Отличные оригиналы, — завистливо произнес стоявший неподалеку мужчина. — Где это ты их добыл?
Фергессон не ответил, он не отрывал глаз от умирающего билтонга.
Билтонг не пошевелился, однако было понятно, что он заметил появление новых оригиналов.
Где-то в глубине желтой слизистой массы забегали, стали сплетаться в пучки тугие волокна. Переднее устье вздрогнуло и раскрылось. По всему этому кому волной прокатилась страшная судорога. Затем из отверстия потекла, пузырясь, жидкость. Псевдоподия вздрогнула, доползла по устланной слизью траве до платформы, помедлила в нерешительности, тронула хрустальную чашу.
Затем билтонг собрал кучку черного пепла, смочил ее жидкостью из переднего устья. И вот возник тусклый шар, гротескная пародия на стойбеновскую чашу. Немного поколебавшись, билтонг втянул псевдоподию, чтобы набраться сил. Через какое-то время он сделал еще одну попытку, но вдруг, без всякого предупреждения, все его тело содрогнулось, псевдоподия бессильно упала, помедлила в жалкой нерешительности и наконец уползла, спряталась в массе тела.
— Без толку все, — хрипло сказал Унтермейер. — Не может он ничего, слишком поздно.
Непослушными, оцепеневшими пальцами Фергессон собрал оригиналы и засунул их в стальной ящик.
— Я, пожалуй, ошибся, — пробормотал он, с трудом поднимаясь на ноги. — Надеялся, это поможет. Мне и в голову не приходило, насколько он плох.
Убитая отчаянием, не способная вымолвить ни слова Шарлотта пошла прочь — куда попало, ничего не видя на своем пути. Унтермейер последовал за ней, пробираясь сквозь сбившуюся вокруг платформы толпу разъяренных людей.
— Подождите секунду, — остановил их Доз. — У меня тут есть пара вещей, пусть он на них попробует.
Собравшийся уже уходить Фергессон устало ждал, а Доз сунул руку за пазуху своей грубой серой рубашки, немного там покопался и извлек какой-то предмет, завернутый в клочок старой газеты. Это была чашка, деревянная чашка для питья, грубо обработанная и неправильной формы. Со странной косой усмешкой на лице он присел на корточки и поставил чашку перед билтонгом.
— А какой смысл? — Шарлотта наблюдала за его действиями с легким недоумением. — Ну, скажем, он даже и сделает сейчас оттиск. — Она безразлично потрогала деревяшку носком туфли. — Это же такая простая штука, что ее самому можно скопировать.
Фергессон вздрогнул. Доз поймал его взгляд и несколько мгновений двое мужчин смотрели друг на друга, Доз — с легкой улыбкой, а Фергессон — напряженно замерший, начинающий понимать.
— Верно, — сказал Доз, — я сделал ее сам. Фергессон схватил чашку. Дрожа от возбуждения, он осматривал неказистую посудину снова и снова.
— Чем вы ее
