— Ну, договаривайте же, — потребовал Ливнев.
— Довод крайне косвенный… Но я бы на месте нашего незваного гостя поступал бы также…
— То есть? — не понял Ливнев.
— Стремился бы навязать волю влиятельным особам и разного рода сильным мира сего. Германия – могучая держава. При известном старании может натворить дел на мировой арене. Людям, знаете, много не надо… Истребят себя сами… Помните Видимо? В глобальном масштабе – тьфу, сошка, ничтожная фигура. А сколько мог дел натворить. А тут монаршая особа…
— Вы полагаете…
— Если чужак явился во дворец, то именно за этим, — уверил Ревин. — Не попугать же горничных, в конце концов… Этой ночью призрака придворной дамы видели не только Ревин с Ливневым. Среди немногих счастливцев оказалась и супруга главного дворцового распорядителя, напугавшаяся до икоты. За поимку привидения сразу же посулили сумму втрое.
Впрочем, сия благая весть касалась уже не всех, Мессинга прямо по утру выставили за ворота вместе с кучей его псевдонаучного хлама. Напрасно магистр бранился и грозил наслать на монаршую резиденцию страшные напасти. Господ из России, наоборот, попросили задержаться. Может, потому что те не портили мебель, может, в силу того принципа, что утопающий рад схватиться и за соломинку. Дни проходили за днями, но никаких следов пришельца не объявлялось. Ревин и сам стал сомневаться в своих догадках, коллеги же давно считали, попросту теряют время. Но чутье Ревина не обмануло. Волею судьбы обнаружить чужака довелось отцу Фрументию, тому самому заезжему из России же попу, про которого все уже было позабыли. В тот злополучный вечер он занимался обычным своим делом – болтался по внутренним покоям дворца безо всякой схемы. Для виду мог покропить святой водицей по углам, помусолить молитвы. Паникадило ему закуривать не разрешалось, больно уж не жаловали бюргеры сладковатый чад. Собственно, означенным и ограничивались все доступные отцу Фрументию экзерсисы: освящаемая по ходу дела вода, распятие и божье слово. Отец Фрументий стоял посреди одной из проходных комнат и сотрясался в конвульсиях, будто от электрического тока. Глаза его закатились, изо рта шла пена. Лакей натиравший мастикой паркет в соседней зале, позвал помощь, не рискнув самостоятельно приближаться к одержимому. Ревин подоспел одним из первых и произвел на взгляд столпившейся прислуги крайне странные действия. А именно, ни секунды не раздумывая, шибанул священника в плечо с такой силой, что тот отлетел в сторону, проехав по инерции добрый путь по скользкому полу. После Ревин схватился за уголки мохнатого, с длинным ворсом ковра и хорошенько встряхнул. Из пестрых шерстяных завитков тотчас посыпался песок, и в таком ужасающем количестве, будто ручной работы половик пролежал месяц на ярмарочной площади.
— Прочь! — Ревин махнул рукой невольным свидетелям происходящего. — Уходите! Опасно! Но прислугу, не особенно церемонясь, уже выпроваживали подоспевшие коллеги. Тем, кто замешкался в дверях, показалось, будто вытряхнутый песок поднимается вихрем и принимает странную форму. Ревин набрал воздуху в грудь и зазудел сквозь зубы странную мелодику, похожую одновременно на гудение пчелы и на обрывистое пение муэдзина. Лишь исходя из смысла происходящего, можно было расценить эти диковинные звуки как попытку установить с пескообразным существом контакт. Сыпь не двигалась с места, внешне никак на происходящее не реагируя, и напоминая со стороны бесформенный ком роящейся мошкары. Ревин взял паузу, помолчал. После продолжил, изменив характер вербальных упражнений на смешные многотоновые писки. Вероятно, это был еще какой-то язык, но Сыпь отнеслась к нему с прежним равнодушием. Тогда Ревин, внутренне решившись на что-то, осторожно выступил вперед, протянув перед собой руку с вытянутым указательным пальцем, будто целился в чужака из воображаемого револьвера. Вихрь песчинок сложился в человекоподобную фигуру с также выпростанным наподобие руки отростком, который медленно потянулся навстречу, неестественно истончаясь к концу, словно стилет. Господа застыли изваяниями, взирали на происходящее с удивлением и тревогой. Соприкоснувшись с чужаком, Ревин вздрогнул, по телу его пробежала волна, дыхание участилось, опустились веки… …Маленький одинокий мир у холодного красного солнца. Тонны живого песка, покрывающие сплошным ковром безжизненные камни, жадно пьющие скудное тепло. Розовый горизонт, ледяной ветер, метущий поземку. Картинки сменяли одна другую. Вот, полнеба на мгновение закрывает черная масса, по всей видимости, огромный астероид, и пейзаж меняется, ввысь выстреливают фонтаны кипящей породы, разверзается адова преисподняя. А потом вокруг наступает мгла. Черная мгла с немигающими точками звезд. Долго. Долго настолько, что не представить… Ревин отпрянул. Видение длилось доли секунды, но казалось, что он провел в космическом пространстве миллионы лет. Чужак не отвечал ни на официальный язык Сыпи, ни на общегалактический универсальный. Он просто их не знал. Дикарь с погибшей планеты, не имеющий представления ни о договоренностях, ни о межрасовой дипломатии, ни о кораблях, способных летать от звезды к звезде. Ревин постарался передать свое видение мира: тысячи обитаемых планет, десятки разумных рас, могучие флотилии, патрулирующие парсеки пространства, сектор, заселенный Сыпью… И выдвинул безоговорочное требование: оставить все попытки геноцида исконных обитателей планеты. Чужак молчал, переваривая полученную информацию, анализируя за и против. Но Ревин уже знал ответ.
— Пошлите за Слимом! Немедля! — велел он вполголоса.
В углу очнулся отец Фрументий. Потер пришибленную лысину, закряхтел от ломоты в костях. Мутный взор его сфокусировался на меняющем формы пришельце, напоминающем то статую из пыли, то песчаный смерч. Отец Фрументий поднялся на карачки и, бормоча молитвы, пополз вдоль стен, стараясь замкнуть вокруг чужака круг.
— Жизнь. Право. Сильного, — прошелестела Сыпь, путая русские и немецкие слова. — Гибель. Мою. Не приблизишь. Ты.
И сделала рывок в сторону Ревина. Тот легко уклонился, ожидая подобного исхода. Ревин мог себе позволить кратковременный контакт с малой площадью активных песчинок. Но более длительное соприкосновение однозначно сулило скоропостижную кончину.
— Люди добьются публичного разбирательства, — Ревин выдвинул последний аргумент. — Подобный инцидент серьезно подпортит репутацию твоих соплеменников…
— Они. Далеко. Я. Здесь, — Сыпь снова попыталась дотянуться до Ревина и снова безуспешно.
— Хозяин – барин, — пожал плечами тот.
Сыпь бросалась из стороны в сторону, словно кобра. Господа благоразумно жались вдоль стен, и особенного бесстрашия на их лицах не читалось.
