Шли годы. К Анне незаметно подкрадывалось увядание, предвестник скорой и преждевременной старости. И никто из ее родных и знакомых уже не думал, что она выйдет замуж, все считали ее старой девой.
Я был очень удивлен, когда однажды утром Анна сказала мне смущенно:
— Филипп, сегодня вечером ко мне придет мой жених. Я хотела бы тебя с ним познакомить.
— Жених? — пробормотал я. — Ты бы хоть предупредила меня раньше и записала на бумажке его имя. Ты же знаешь, что у меня плохая память на имена.
— Его имя ты не забудешь. Оно слишком известно.
— Известно? Ну тогда назови.
— Эдгар По.
— Ты с ума сошла! По умер сто с лишком лет тому назад.
— Возможно, это его однофамилец. Но ты с ним знаком. Он тебе много раз звонил. И когда тебя не было дома, он разговаривал со мной. Однажды он назначил мне свидание.
— И ты не отказала ему?
— У него такой красивый мечтательный голос, Филипп. У меня не нашлось сил отказать. И я пошла к нему на свидание. Чувство не обмануло меня. Он оказался тем человеком, которого я ждала всю жизнь.
— Обожди, Анна. Я сейчас все объясню. Никакого По нет. Есть великий актер Джонс, великолепно сыгравший эту роль в новом, еще не вышедшем фильме. Не думаю, чтобы Джонс стал продолжать игру, начатую в фильме.
— Нет, Филипп! Ты ошибаешься. Он не актер. Впрочем, ты сегодня в этом убедишься.
В голосе Анны зазвучала необычная нотка, пробудившая во мне дремавшие чувства. Анна была не только единственной моей близкой родственницей, но и воспитанницей. Отец и мать умерли рано. В какой-то мере мне пришлось заменять ей родителей. Когда она была девочкой, я был очень внимателен к ней. Я покупал ей одежду, подогревал завтраки, помогал решать трудные задачи, водил в детский театр, в зоологический сад. Позже это чувство заботливой и душевной ответственности притупилось. Вместо нуждавшейся в постоянной заботе девочки возникла девушка, причем девушка с характером. Теперь уже не я, а она заботилась обо мне, стараясь освободить меня от всего, что могло помешать моей работе. С тех пор судьба Анны перестала меня интересовать — старая дева, каких много… Но ведь и я тоже был старым холостяком, больше всего на свете ценившим привычный уклад жизни и не желавшим его менять.
Слова Анны о том, что у нее появился жених, чрезвычайно встревожили меня. Не признаваясь самому себе в закоренелом эгоизме, я не хотел менять свои привычки даже ради счастья сестры.
Вечером Анна тихо постучала в дверь моего кабинета.
— Он уже пришел, — сказала она. — Но очень смущается. Будь с ним внимателен, Филипп. Я тебя очень прошу.
Я ожидал увидеть актера Джонса и не мог понять, чем пленил мою сестру этот некрасивый вульгарного вида человек с крохотными глазками. Но вместо Джонса я увидел Эдгара По. Да, это был он. Он сидел в кресле, погруженный в глубокую задумчивость, как на портрете в первом томе его собрания сочинений.
Увидя меня, он встал и протянул мне изящную руку поэта, автора «Овального портрета» и «Ворона».
— Между нами время, — сказал он тихо и значительно, — время и пространство тоже. Но я здесь с вами, Дадлин, и с вашей милой сестрой. Всем этим я обязан искусству изобретателя Гопса.
— А не таланту актера Джонса?
— Ради бога, не говорите мне об этом актере! То обстоятельство, что зигзагообразные силы пересеклись в точке «Д», оказавшейся Джонсом, согласно вашей теории, мне кажется чудом, хотя и обоснованным математической логикой. Но этот актер! От него разит самодовольством и жадностью. Знаете, сколько он потребовал с киностудии за исполнение роли?
Внезапно По замолчал. Он молчал в течение часа, казалось приближая эту паузу к чему-то непостижимому, как он сам. Перед моим уходом он внял просьбе моей бедной сестры и прочел стихотворение «Улялюм»:
Я сказал:
— Горячей, чем Диана,
Она движется там вдалеке,
Сквозь пространство тоски, вдалеке…
— Что за надпись, сестра дорогая,
Здесь на склепе? — спросил я, угрюм.
Та в ответ:
— Улялюм… Улялюм…
Вот могила твоей Улялюм!
Он читал, и мне казалось, что пространство движется вместе с комнатой моей сестры, заволакиваясь туманом трагических и музыкальных слов.
Я вышел из комнаты с таким чувством, словно видел сон наяву. Придя в кабинет, я долго ходил из угла в угол, ища логического объяснения всему тому, что случилось со мной в комнате сестры. Я сердился на сестру и на самого себя за то, что дал кому-то непозволительно играть с реальностью и здравым смыслом и позволил совершать насилие над своими чувствами, над своей убежденностью в невозможности и алогичности всего, что произошло.
Через каких-нибудь полчаса все объяснилось. Услыша голоса в коридоре, я открыл дверь и снова увидел гостя своей сестры, надевавшего пальто и шляпу. Он стал ниже, толще, вульгарнее. На лице его вместо больших задумчивых глаз Эдгара По были крохотные глазки.
Я подошел к нему и сказал тихо, чтобы не услышала сестра:
— Актер Джонс?
— Да, — ответил он.
— Что вы делаете? Образумьтесь!
— Не мешайте мне играть! — сказал он и исчез за дверью.
Статья Самуила Гопса с сенсационным заголовком «Эдгар По, возвращенный из прошлого» произвела в моей лаборатории целую бурю. Елизавета Меб, научная сотрудница, отличавшаяся резким и нетерпимым характером, подавав мне журнал, сказала:
— Посмотрите, во что этот шарлатан превратил вашу теорию.
Я бросил взгляд на слишком яркую и безвкусную обложку журнала. На обложке был изображен лихо скачущий ковбой. Это был журнал приключений, ремесленной фантастики и псевдонаучной информации.
Статью Гопса иллюстрировали два снимка: актер Джонс в жизни и актер Джонс в фильме, в роли знаменитого писателя.
— Что вы на это скажете? — спросила Елизавета Меб, и ее тонкие бледные губы сложились в недоброжелательную усмешку.
— Пока ничего. Вот прочту статью…
— Боюсь, как бы во время чтения с вами не случился удар.
— Не беспокойтесь. Я не слишком впечатлителен, чтобы позволить статье Гопса взять верх над чувством юмора.
И я углубился в чтение статьи. Надо сказать, что она была написана искусной рукой человека, явно умеющего разговаривать с читателем. Вероятно, кто-то из штатных сотрудников журнала помог Гопсу изложить его мысли так, чтобы нелепость и ложность их не очень бросились в глаза.
Досадно было другое. Гопс писал не только о своем сомнительном эксперименте, но и о моей гипотезе, смысл которой вряд ли был понятен не только читателям журнала, но и ему самому.
В XX веке было немало попыток вульгарно понять и изложить теорию относительности. Моя гипотеза Зигзагообразного Хроноса была еще более беззащитной. Она не имела никакого отношения к законам макромира, в ней шла речь о явлениях дискретных, об элементарных частицах, о том, что для некоторых из них, обнаруженных совсем недавно и подчиняющихся вращательным формам движения, односторонность времени теряет свою силу.
