Теперь мне хочется какое-то время совсем не общаться.
Нет, я не потерял веру в людей, не почувствовал себя преданным. Я вовсе не максималист, и отдельные случаи обмана не могут перевернуть мое отношение к людям в целом. Но все же неприятный осадок остался, и мне хочется забиться подальше от всех, свернуться калачиком и уснуть.
Тем более что дорога сильно располагает к одиночеству.
Уже через несколько минут созерцания мелькающих по сторонам елок и берез меня посетило умиротворение и спокойствие. Как хорошо было бы вот так же ехать и ехать, без конкретной цели, не думать о судьбе человечества, а просто смотреть на уток, заходящих на посадку над гладью озера, на темно-зеленые сети листвы, в которых путаются солнечные лучи, на облака, вальяжно проплывающие в синеве неба.
А еще лучше, чтобы рядом сидел хороший друг, знакомый с детства, с которым можно поговорить обо всем на свете, а можно просто помолчать. С которым можно вспоминать, как его чуть не убили из гауссовика, потому что он в очередной раз кинулся вершить справедливость и спасать мир, а в итоге мир пришлось спасать мне.
Но, к сожалению, я слишком хорошо понимаю, что этого не будет никогда. Если я выберу правую ветвь, то Олег умрет. Если левую — то он уже не сможет считать меня своим другом, никогда не сможет простить меня за то, что я выбрал для человечества плохое будущее.
Да и сам я в этом случае буду терзаться. Правда, сейчас я уже не уверен, что правое будущее лучше. В самом деле, человеческая психика — гибкая штука. Вряд ли даже в сверхупорядоченном обществе исчезновение предопределенности вызовет серьезные катаклизмы.
Зато это будет общество, в котором из языка почти пропали понятия несправедливости, зла, беспорядка. Вряд ли в таком обществе может возникнуть хаос, который предсказывал Егор Федорович. Скорее всего, старик просто ошибался, поддавшись свойственному в его возрасте пессимизму при взгляде в будущее.
А может быть, ошибаюсь я? Да, в сознании жителей левой ветви не осталось слов «беспорядок» и «несправедливость». Но исчезли и слова «порядок» и «справедливость», заменились безликим понятием «норма».
А ведь ничто не меняется с такой легкостью, как нормы. То, что еще вчера было неприемлемым, сегодня становится естественным. И единственное, что удерживает любое общество от вымирания,— это моральные категории, а вовсе не нормы.
Мораль. Такая абстрактная, беспредметная и бесполезная, когда речь идет о статичной ситуации — тут нужны именно нормы. И абсолютно незаменимая в динамике, в ситуации, когда нормы меняются.
А ведь левой ветви будущего предстоит такое потрясение, которое не может не перевернуть все нормы с ног на голову. Что будет с этой реальностью, не имеющей морали и нравственности, а лишь правила и нормы? Так значит, прав был Егор Федорович?
Но разве есть будущее у правой ветви? Смогут ли его жители построить нормальное общество? Или так и останутся на стадии кланового феодализма?
Или это не так уж и плохо? Не знаю, как дело обстояло в настоящем Средневековье, но местные жители не выглядят грязными невежами. Они знакомы с достижениями медицины, не пренебрегают правилами гигиены, пользуются техникой. Конечно, это не тот уровень, которым обладает действительно развитое общество. Местные жители не вкушают блага цивилизации в полной мере. Но зато они избавлены и от многих ее недостатков.
Так значит «правое» будущее — идеальный вариант, утопия? Но смогут ли местные жители сохранить все это? Они уже сейчас поклоняются языческим богам, верят в духов и магию. Не одичают ли они совсем?
А может быть, все это — лишь следствие потрясений, происшедших здесь три века назад? И впереди — только светлое будущее?
Не знаю. Я не социолог и не психолог. Да и слишком много неизвестных факторов, слишком велико влияние случайностей.
Но даже будь этот мир хоть трижды идеальным, есть весомый довод, чтобы отказаться от такого варианта. В Данной ветви реальности Олег не выживет.
Как я могу сделать выбор, если так мало знаю? Как я могу выбрать будущее для всего человечества, если не могу выбрать будущее для одного человека? Как я могу выбрать, что лучше — сверхупорядоченное общество или разумная анархия, если я не могу решить, что важнее — жизнь моего друга или смысл его жизни?
За этими размышлениями я совсем потерял ориентацию во времени. Так что, когда грузовик остановился, я решил что мы уже приехали.
Однако вокруг темно, а до Москвы мы должны добраться только к утру. Я хотел заглянуть в кабину, спросить, что случилось.
Меня остановила тишина.
Тяжелая тишина, не имеющая никакого отношения к колебаниям воздуха. Звуки никуда не пропали, по-прежнему шумит ветерок в кронах, доносятся выкрики ночных птиц, матерится водитель, вылезая из кабины. Но все это хотя и не утратило ни громкости, ни четкости, однако доносилось сквозь плотную пелену. Пелену, сотканную из десятков взглядов.
Активировав тепловой сканер очков, я убедился в правильности своих ощущений — в синем мареве холодных кустов ярко алеют фигурки людей.
Теплые силуэты вырвались из кустов, пелена тишины разорвалась, раздираемая истошными завываниями. Видимо, это боевой клич, которым нападающие то ли хотят подбодрить себя, то ли напугать потенциальные жертвы. Второе вернее — вряд ли кого-то способен подбодрить пронзительный визг, переходящий в ультразвук. То ли нападающим поголовно прищемило дверью важные органы, то ли они сами боятся еще сильнее, чем остолбеневший шофер.
Вывалившаяся из кустов орда скрутила беднягу водителя. Несколько нападавших достали мотки веревки, принялись вязать плененного. Делали это они неграмотно, бессистемно, куда попало наматывая веревку и скрепляя ее хлипкими узлами. Шофера скорее замотали, чем связали, к концу процедуры несчастный стал похож на мумию.
Подошел пожилой воин. Должно быть, он здесь самый опытный, ибо основную фазу нападения благоразумно просидел в кустах. Критически осмотрев упакованного шофера, разбойник остался недоволен качеством узлов.
Он рявкнул, подробно объясняя молодежи, откуда у них растут руки. Затем легонько хлопнул шофера дубинкой, наглядно показывая салагам, что есть более простые и надежные способы обездвижить пленника. Шофер обмяк, шлепнулся на дорогу. Некоторое время он конвульсивно извивался, как тутовый шелкопряд в коконе.
Двое крупных разбойников подхватили замотанное тело и потащили его в глубь леса. Один, самый молодой, закинул руку на борт грузовика, собираясь залезть внутрь. Я уже приготовился сбросить его и пытался сообразить, что лучше сделать после этого: иммобилизовать всех присутствующих или спасаться бегством, атакуя только тех, кто попадется на пути.
