– Я буду там через месяц, сэр. Или даже чуть раньше.
– Иди, Хельмут, – сказал Рашен, чуть ли не впервые называя адъютанта по имени. – И удачи тебе.
– Вы их разобьете, патрон, – сказал Мозер, густо краснея. – И мне будет страшно обидно, что я в этом не участвовал.
* * *
– Шесть бэттлшипов, – сказал Эссекс, водя курсором по экрану. – Мегадестроер «Старк». Файтеров не знаю сколько. Много. Самоходные мины. Построятся и блокируют ту часть поверхности, которая не прикрыта орбитальными батареями. Поднырнуть в атмосферу мы уже не сможем. Как ни крути, а придется брать их в лоб.
– Экипажи у них хреновые, – заметил Боровский. – Тупые.
– Зато лояльные к Директорам.
– Потому и лояльные, что тупые.
– Что говорит разведка? – спросил Рашен.
– Час назад специальным указом Совета Директоров объявлено военное положение. С этого момента все переговоры в Сети блокированы. Идут только официальные информационные бюллетени. Так что мнение акционеров уже никого не волнует.
– Это хорошо, – кивнул Рашен. – Пусть на своей шкуре почувствуют, каких сволочей выбирали.
– Ничего хорошего. Как мы будем следить за общественным мнением?
– Мы не будем за ним следить. Мы будем его формировать. Как только сядем в Орли, тут же и сформируем.
– Ты уже придумал что–то? – обрадовался Эссекс.
– Не–а. Просто ты выйдешь к людям и скажешь: власть – народу, заводы – рабочим, землю – фермерам, военных – на пенсию, Директоров – на фонарь. А дальше по обстоятельствам.
– Почему я?!
– А кто?
– Да ты!
– Спросите меня! – предложил Боровский, сократив до минимума свою обычную преамбулу.
– Ну? – хмыкнул Эссекс.
– Давайте я к людям выйду! – гордо выпятил грудь старпом.
– Американцам он понравится, – заметил Эссекс. – Они к такому привыкли.
– Зато русским не понравится, – вставил Рашен.
– Насколько я понял, в России только два терминала Сети. В Псковском университете и у этого французика, как его…
– Да перестань ты дурью маяться, Фил! Кто жив останется, тот и будет языком трепать. Что ты предлагаешь на сегодняшний день?
– Прорыв сквозь орбитальные батареи. Суммарная мощность у них гораздо выше, чем у флота, но зато и подвижности никакой. Кроме того, на случай чужой агрессии нам имеет смысл поберечь земные корабли.
– Как ни обидно, я того же мнения, – кивнул адмирал. – Хорошо, пусть штаб займется детальной разработкой. Часов десять у нас осталось.
– Два слова, Алекс. Я все понимаю, Мозер отлично водит малотоннажники, но… Почему ты не отправил к Венере свою девочку?
Рашен прикрыл глаза и принялся массировать пальцами виски.
– Пойми меня правильно, здесь никто умирать не собирается, – сказал Эссекс. – Но все–таки?..
– Эта девочка причастна к убийству нескольких сот тысяч человек, – тихо сказал Рашен. – Ее послужной список известен каждому, кто имеет хоть какое–то отношение к космосу. Все ее награды, все ее заслуги перед Землей. Она военный преступник, Фил. А про Мозера вся Солнечная в курсе, что он штабная крыса, лизоблюд и патологический трус. Кто–то даже болтал, что я его за служебные проступки трахаю. Поэтому Мозер выживет в любой ситуации. И сделает то, что нам нужно. А что касается Ивы… Когда я приказал ей на полном ходу перевернуть «Тушканчик», я сам не верил, что это возможно. А она не задумывалась. Просто выполнила приказ. Она блестящий исполнитель, Фил. Я с ней готов идти на любое дело. Но поручить дипломатическую миссию… Нет.
– Мозер объективно лучше, – поддержал адмирала Боровский. – Во–первых, он никакой не трус. Во–вторых, очень гибкий. В–третьих, давно уже рвется на подвиги, только все никак не может понять, на какие. Ну, мы и задали ему направление.
– Все–то мы стараемся, как лучше, – пробормотал Эссекс. – Как умнее. Хороших исполнителей подбираем. Винтики и гаечки…
– Работа такая, – вздохнул Рашен. – Если бы мне в училище кто–нибудь объяснил, что через тридцать лет моим основным занятием будет выбирать, кого отправить на верную смерть, а кому пока дать отсрочку… Я бы сказал – nu ego na hui, ребята!
* * *
Остатки некогда могучего земного флота соткали над планетой дырявую паутину и зависли в ожидании атаки, нервничая и терзаясь сомнениями. По улицам вымерших городов ползали бронемашины полицейских сил. Ночью Европа и Америка погружались в непроглядную черноту затемнения, что было уж совершенной дикостью, потому что группа F располагала точнейшими картами заселенных районов. Совет Директоров покинул свое роскошное здание в центре Брюсселя и спустился глубоко под землю, в бункер. Председатель Правления из фигуры чисто бутафорской вдруг превратился в видного общественного деятеля. Старому маразматику вменили в обязанность разъяснять народу положение вещей. Теперь он ежечасно подписывал бодрые официальные бюллетени, призывающие акционеров теснее сплотиться и не падать духом.
Акционеры духом не падали, а совсем напротив, злорадно хихикая, начали рассасываться по родственникам и знакомым, живущим в сельской местности. Полиция их отлавливала и загоняла обратно в жилые массивы, чем спровоцировала всплеск недовольства, переходящий в массовые выступления с мордобоем, расколачиванием стекол и переворачиванием машин. Акционеры очень не хотели, чтобы власть прикрывалась от группы F их телами. Общее мнение было таково, что хуже, чем сейчас, все равно не будет. А потому самое время собрать пожитки и удрать куда–нибудь подальше, желательно туда, откуда в город привозят мясо, хлеб и молоко.
Почуяв момент, начали возбухать фермеры, требуя повышения закупочных цен или снижения тарифов на горючее, а лучше – и того и другого сразу. Неожиданно пригрозили забастовкой транспортники. На Британских островах шептались о выходе из состава Штатов и объявлении нейтралитета. На то, что объявлено глобальное военное положение и за такие заявочки могут запросто поставить к стенке, никто как бы не обращал внимания. Массовому бессознательному было не до того. Давно намечавшийся кризис потихоньку набирал обороты.
Группа F замерла на позициях, выжидая, рванет оно внизу само или придется–таки что–то делать. Каждый час отсрочки теперь играл на руку бунтовщикам, и, как ни мучительно было подвешенное состояние, Рашен сказал – терпеть. Большинство офицеров эту тактику приветствовало, но все равно атмосфера на кораблях постепенно накалялась. Единственным, кого не затронул всеобщий психоз, оказался Боровский. Он перед зеркалом репетировал свое обращение к акционерам. Хотя никто ему этого делать не приказывал.
