Не мне их судить. А довелись самому уверовать в то, во что верили они, – как стал бы я выкарабкиваться из этого кошмара? Наверное, не жалея сил, пытался бы обосновать несостоятельность антропокосмологии как таковой… Ну а не получилось бы? Исполненный смирения (или непростительной безответственности), ушел бы в тень, опустил руки, не стал бы ввязываться?
А за стенами палатки хохотала ликующая толпа. Кто-то на секунду врубил музыку до отказа – мелодия превратилась в безумную басовую какофонию, грохот сотрясал землю.
Акили держал(а) совет с собратьями-ортодоксами. Кому-то удалось проникнуть в компьютерную систему ВОЗ и добыть последние, еще не опубликованные, данные о распространении Отчаяния.
– Девять тысяч двести случаев, – судорожно вздохнув, он(а) глянул(а) то ли в панике, то ли в каком-то опьянении, точно в невесомости, – Втрое за два дня. И ты по-прежнему считаешь, что это вирус?
– Нет, – Мне самому стало ясно, что, даже не будь этой необъяснимой вспышки эпидемии, моя гипотеза о нейроактивном мутагенном биологическом оружии направленного действия не выдерживает критики, – И все же не исключено, что мы оба ошибаемся?
– Возможно.
Я помедлил.
– Если сейчас такие головокружительные темпы, то что же будет после момента «Алеф»?
– Не знаю. Может, выкосит всю планету за неделю. Или за час. Чем быстрее, тем лучше – меньше придется страдать людям, которые видят, как наступает эпидемия, но ничего не могут понять, – Он(а) закрыл(а) глаза, хотел(а) было спрятать лицо в ладонях, но, сдержав себя, сжал(а) кулаки, – Только бы все обошлось. Если от истины нельзя отмахнуться, пусть уж она будет приятной.
Я подвинулся ближе, обнял Акили и стал баюкать, тихонько покачиваясь.
Сара явилась почти минута в минуту, уселась на мою дорожную сумку, и мы принялись рассказывать, глядя в ее глаза-объективы. Временами приходилось кричать; но ничего, программа отнесет гомон празднества к атмосферным шумам.
Нас с Сарой связывало лишь шапочное знакомство – до сего момента лично общаться нам приходилось раз десять, не больше; но в этой палатке она для меня олицетворяла иной мир – лежащий за пределами Безгосударства, мой былой мир, до конференции; вот оно – живое доказательство существования нормальной жизни. И ее появление во плоти враз вернуло на круги своя все в моем сознании: снова я утвердился в мысли, что Акили ошибается. Ничего сверхъестественного в Отчаянии нет – эпидемия, ничем не отличающаяся от холеры. Вселенная никак не зависит от человеческих умопостроений. Законы физики – вплоть до постулатов, на которых зиждется ТВ, – непреходящи и непреложны вне зависимости от того, познаны они или нет.
И хотя передавать нас в живом эфире никто не собирался, она принесла с собой свою аудиторию. Десятки миллионов глаз будут смотреть на меня – мог ли я мыслить иначе, чем от меня ожидают? Мог ли не покориться силе этого единства, мог ли пойти вразрез?
Кажется, вздохнул(а) свободнее и Акили: то ли присутствие Сары подействовало так умиротворяюще, то ли просто помогло отвлечься.
Сара ловко направляла наш рассказ в желаемое русло: Вайолет Мосала – жертва антропокосмологии. Давая показания Джо Кепе, я придерживался лишь голых фактов; в сегодняшнем же интервью в центре внимания оказались морально-этические и философские аспекты заговора антропокосмологов. Мы оба – и я, и Акили – рассказывали о событиях на рыболовном судне, об оголтелом фанатизме умеренных в таком тоне, будто ни на секунду не закралось в наши души сомнение в том, что не только их насильственные методы, но и само мировоззрение ничего, кроме презрения, не заслуживает, будто уж нам-то самим ничего подобного в жизни в голову бы не пришло.
И все это стало сюжетом программы новостей. Все это стало историей. Сара работала безупречно – однако, записывая нашу беседу, мы – все трое – вовсю старались истребить малейший намек на невысказанный страх, малейшее колебание: лишь бы не усомниться, что мир может хоть в малой степени отличаться от своих бледных компьютерных имитаций.
Мы почти закончили – я уже собирался перейти к рассказу о событиях в больнице, – когда зазвонил мой ноутпад. Зазвонил особой трелью, означающей, что принять вызов можно лишь наедине. Ответь я, и коммуникационная программа автоматически перейдет в режим секретной связи; но, если в пределах слышимости датчики ноутпада обнаружат посторонних, связь прервется.
Извинившись, я вышел из палатки. Усеянный звездами небосвод понемногу серел. С площадки за торговыми палатками неслись смех и музыка, в лагере все еще было людно, но я отыскал уединенное местечко.
– Эндрю? – услышал я голос де Гроот, – С вами все в порядке? Вы можете говорить?
Вид у нее был загнанный и напряженный.
– У меня все отлично. Немного потрепало во время землетрясения, вот и все, – Я медлил, не решаясь задать вопрос.
– Вайолет умерла. Минут двадцать назад, – Голос ее сорвался, но она взяла себя в руки и устало продолжила: – Никто так и не знает, от чего. Один из антивирусных препаратов подействовал вроде ловушки – возможно, его преобразовал в токсин какой-то фермент; обнаружить его не удалось, наверное, концентрация была слишком низка, – Она тряхнула головой, словно не в силах поверить собственным словам, – Они превратили ее тело в минное поле. Что она им сделала? Чем заслужила такое? Всего лишь пыталась докопаться до каких-то истин, хотела что-то узнать о мире.
– Их уже поймали, – сказал я, – Они предстанут перед судом. А Вайолет будут помнить… века.
Не бог весть какое утешение, но других не находилось.
Я-то думал, что готов к этой вести, с тех самых пор как услышал, что она в коме. А свалилось как гром с ясного неба. Необычайный перелом в судьбе анархистов, чудесное воскрешение Сары – как-то вдруг поверилось, что все повернуло вспять. На миг прикрыв рукой глаза, я воочию увидел ее: вот она сидит в залитом солнцем гостиничном номере, протягивает ко мне руку… Даже если я ошибаюсь… должно там что-то быть. Или никто не мог бы и прикоснуться.
– Скоро вы сможете выбраться с острова? – В голосе де Гроот звучала серьезная озабоченность. Трогательно, но странно. Не сказать чтобы мы были такими уж близкими друзьями.
– Зачем? – Я безмятежно усмехнулся, – Анархисты победили, самое страшное позади. Я уверен.
Де Гроот, судя по выражению лица, моей уверенности отнюдь не разделяла.
– Вы что-нибудь узнали? – поинтересовался я, – От… знакомых в политических кругах?
Где-то внутри, в желудке, вдруг возникла ледяная дрожь неверия, как перед каждым новым спазмом тогда, в холерном бреду: Не может быть! Неужели снова?!
