Сам я не уверен, почему присоединился к сторонникам прогресса. Лет мне уже немало, и я веду довольно спокойный образ жизни. Деяния римской церкви тоже меня никогда особенно не волновали. Я не знаком с догмами католицизма и не слежу за новыми течениями церковной мысли. Тем не менее я надеялся на избрание робота с самого начала конклава.
Почему бы это? Потому ли, что образ создания из металла на троне святого Петра будоражит воображение, вызывая щекотливое чувство несообразности? И вообще, имеет ли моя приверженность эстетические основания? Не производная ли это от собственного малодушия? Может быть, я втайне надеюсь, что тем самым мы откупимся от роботов? Может, я говорю себе: «Дадим им папство, и на какое-то время они уймутся?» Впрочем, нет, я не могу думать о себе столь недостойно. Возможно, я за робота просто потому, что наделен обостренным чувством общественной необходимости.
— В случае избрания, — говорит раввин Мюллер, — он планирует немедленное достижение соглашения с далай-ламой о разделе компьютерного времени и совместном подключении к главному программисту греческой ортодоксальной церкви. Это для начала. Мне говорили, что он также намерен установить дружеские отношения с раввинатом, а это уже, без сомнения, нечто такое, чего все мы будем ждать с особым интересом.
— Я не сомневаюсь, что в ритуалах и практической деятельности иерархии будет много изменений, — заявляет епископ Фитцпатрик. — Например, когда ватиканский компьютер станет играть более важную роль в делах курии, можно ожидать, что повысится точность сбора информации. Если позволите, я проиллюстрирую…
— В высшей степени отвратительная идея, — перебивает его Кеннет, кричаще одетый молодой человек со светлой шевелюрой и воспаленными глазами.
Беверли доводится ему то ли женой, то ли сестрой. Большей частью она молчит. Кеннет шутовски крестится и бормочет:
— Во имя отца, и сына, и святого автомата…
Мисс Харшоу хихикает, но, встретив мой осуждающий взгляд, тут же замолкает.
Немного обиженно, но тем не менее делая вид, будто он не заметил, что его перебили, епископ Фитцпатрик продолжает:
— Если позволите, я проиллюстрирую вышесказанное свежими данными. Вчера около полудня в газете «Огги» я прочел, что, по словам представителей католической миссии в Югославии, за последние пять лет число прихожан выросло там с 19 381 403 до 23 501 062 человек. Однако по результатам государственной переписи, проведенной в прошлом году, общая численность населения этой страны составляет 23 575 194 человека. Всего 74 132 человека остается на все другие религиозные и атеистические организации. Зная о большом числе мусульман в этой стране, я заподозрил неточность в опубликованных статистических данных и обратился к компьютеру в соборе святого Петра, который сообщил, — епископ достает длинную распечатку и раскладывает ее почти через весь стол, — что при последнем подсчете верующих в Югославии, проведенном полтора года назад, численность наших рядов составила 14 206 198 человек. Следовательно, была сделана приписка в 9 294 864 человека. Что просто немыслимо. И преступно. Более того — греховно.
— Как он выглядит? — спрашивает мисс Харшоу. — Кто-нибудь себе представляет?
— Как и все остальные, — говорит Кеннет. — Блестящий металлический ящик с колесами внизу и глазами наверху.
— Вы же его не видели, — вмешивается епископ Фитцпатрик. — Не думаю, что вы вправе…
— Все они одинаковы, — перебивает Кеннет. — Достаточно увидеть одного, чтобы судить о всех. Блестящие ящики. Колеса. Глаза. И голос, доносящийся из живота, словно механическая отрыжка. А внутри одни колесики да шестеренки. — Кеннет поежился. — Я не могу этого принять! Давайте лучше еще выпьем, а?
— Если это вас интересует, то я видел его собственными глазами, — вступает в разговор раввин Мюллер.
— В самом деле?! — восклицает Беверли. Кеннет смотрит на нее сердито и раздраженно.
Приближается Луиджи с подносом напитков для всех, и я даю ему банкноту в 5000 лир. Раввин Мюллер снимает очки и дышит на сияющие зеркальные стекла. Глаза у него маленькие, водянистые и сильно косят.
— Кардинал, — говорит он, — был основным докладчиком на проходившем прошлой осенью в Бейруте всемирном конгрессе. Его доклад назывался «Кибернетический экуменизм для современного человека». Я присутствовал там и могу сказать, что его преосвященство высок, отличается изысканными манерами, обладает приятным голосом и мягкой улыбкой. В его поведении присутствует какая-то глубокая меланхоличность, чем он немного напоминает нашего друга епископа. Он отличается изяществом движений и остротой ума.
— Но ведь он на колесах? — настаивает Кеннет.
— На гусеницах, — отвечает раввин Мюллер, бросая на Кеннета испепеляющий взгляд, и снова надевает очки. — Гусеницы как у трактора. Но я не думаю, что в духовном отношении гусеницы чем-то ниже ног или, если уж на то пошло, колес. Будь я католиком, я был бы только горд, имея папой такого человека!
— Не человека, — вставляет мисс Харшоу, и в ее голосе, когда она обращается к раввину Мюллеру, появляются насмешливые нотки. — Робота. Вы забыли, что он не человек?
— Хорошо, я был бы горд иметь папой такого робота, — говорит раввин Мюллер, пожимая плечами, и поднимает свой бокал. — За нового папу!
— За нового папу! — восклицает епископ Фитцпатрик.
Из кафе выскакивает Луиджи, но Кеннет жестом отсылает его обратно.
— Подождите, — говорит он. — Выборы еще не закончились. Откуда такая уверенность?
— В утреннем выпуске «Оссерваторе Романо», — говорю я, — сообщается, что все будет решено сегодня. Кардинал Карциофо согласился снять свою кандидатуру и голосовать за кардинала-робота в обмен на более значительную долю компьютерного времени по новому расписанию, которое должно быть введено на заседании консистории в будущем году[92].
— Короче, сторговались, — комментирует Кеннет.
Епископ Фитцпатрик печально качает головой.
— Твои слова слишком категоричны, сын мой. Уже три недели мы живем без святого отца[93]. Он должен быть у нас — такова воля божья, и действия конклава, не способного выбрать между кандидатурами кардинала Карциофо и кардинала Асквиги, противоречат ей. Следовательно, раз возникла такая необходимость, нам должно действовать согласно реалиям сегодняшнего дня с тем, чтобы воля божья более не оставалась неисполненной. Затянувшиеся политические интриги конклава просто греховны. И кардинал Карциофо поступился своими личными амбициями отнюдь не для собственной выгоды, как ты пытаешься это представить.
