В портовом квартале царила вечная сырость, продуваемая всеми ветрами; прохожие кутались в бушлаты и непромокаемые плащи, поднимали воротники, натягивали пониже матросские шапки, оставляя лишь узкие щели для глаз. Воздух, казалось, состоял из мириадов крошечных капелек. Но ожидание праздника чувствовалось и здесь — висели обмякшие флаги Кетополиса, горели окна и фонари питейных заведений. Играла музыка, слышался женский смех.
Кетополис готовился ко Дню Большой Бойни.
Окончательно стемнело. Выше по улице горел одинокий фонарь — газовый свет, закутанный в пелену тумана, казался грязно-желтым раздувшимся пятном; остальное пространство тонуло в темноте. Очки Планкета затянуло сыростью; мир почти утратил резкость, приобрел вдруг вогнутость и расплывающиеся стены. Планкету чудилось, что он находится внутри огромного стеклянного шара.
Фокси невозмутимо шагал впереди, рассекая темноту своей покачивающейся морской походкой. Трубка была задрана как дымовая труба — сизые клубы вырывались оттуда с искрами; старик казался буксиром, тянущим за собой усталые корабли.
— Я сейчас умру, — простонал Фласк.
— Бывает и хуже, — как мог, утешил товарища Планкет. Словно в ответ на его слова снег усилился, с неба повалили влажные белые хлопья, похожие на пух гагары.
— Что это? — простонал певец.
— Снег, — откликнулся Лампиер, не оборачиваясь. Пыхнул дымком. — Проклятый снег, жареная селезенка.
На его плечах и фуражке начали расти белые сугробики.
— Я так голос потеряю, — пожаловался Фласк в затылок шкипера. Тот не ответил, продолжая шагать.
Наконец, когда боль в ногах стала невыносимой, шкип остановился. Планкет оглянулся. Позади осталась улочка с далеким пятном фонаря; мостовая выглядела пятнистой, как шкура старого кита. Белесые островки быстро темнели, поглощаемые влагой.
Лампиер с треском оторвал доску от забора.
— Здесь, — сказал Фокси. За забором высилась темная громада какого-то здания. Крыша закрывала полнеба, закат окрасил ее по контуру багровой каемкой. Здание казалось монолитным, словно в нем не было ни дверей, ни окон — один тяжелый куб серого камня.
— Паленая медуза, долго вас еще ждать? — прозвучал из лаза раздраженный голос Фокси. Певец торопливо полез следом, обдирая пуговицы на пальто. Что ж, подумал Планкет, вот мы и на месте, и нырнул вслед за компаньоном в гулкую темноту.
Темень оказалась такая, что, того и гляди, переломаешь ноги. Даже на расстоянии руки ничего не разглядеть.
— Вы были капитаном, господин Лампиер? — спросил голос невидимого певца. Уже по одной интонации Планкет понял — Фласк подлизывается.
— Я был коком, господин осел! Каким боком я похож на капитана?
— Ээ… не знаю.
— Вот и я не знаю! — Фокси фыркнул. — Эй, ты, шевели ногами.
Последнее явно относилось к Планкету — его невежливо взяли за рукав и потащили вперед. Под ботинком что-то лопнуло со стеклянным треском.
Планкет нервно оглядывался на ходу. Проклятье! Эти звуки даже морлоков из пещер вытащат. По слухам, именно в таких темных закутках на окраине города они выходят на поверхность. Не хватало еще, чтобы они сползлись сюда посмотреть, что происходит. Бесплатное представление для детей подземелья… Фласку, возможно, и понравится, но у механика не было ни малейшего желания связываться с подземными жителями.
Планкет почти видел, как из темноты за ними следят водянистые глаза морлоков. Расселись кружком и смотрят на их нелепую возню. Механика передернуло.
— Шкип, что вы вообще тут делали? — спросил Планкет, чтобы отвлечься.
— Кормил этих чертовых китов. И мученых тоже.
Фокси громко сплюнул и продолжил:
— Варил треску да мешал с маслом, свининой и сухарями. Работа не бей гарпуном, сам сдохну. Их было человек двадцать, мученых. Но хуже всего были киты. Эти чертовы проглоты жрали так, что по всему доку хруст стоял. Я закупал кальмаров ведрами, мелкую рыбешку без счета, рачков да креветок — бочками, а им все было мало… Ты вот, очкарик, знаешь, сколько жрет кит?
— Представляю, — протянул Планкет.
— Оно и видно.
Впереди что-то загремело, словно Фокси задался целью разбудить местного сторожа, а тот, обленившись, все не просыпается.
— Где же свет? — спросил Планкет.
— Сейчас, сейчас, юноша! — раздраженно отозвался старик из темноты. — У сухопутных ослов совсем нет терпения, одно проклятое упрямство. Как ты собираешься ходить на китобойце, юноша, если ты не в силах помолчать одну минуту?
— Я не собираюсь ходить на китобойце, — сказал Планкет, но тут темноту разорвала синеватая вспышка, и свет зажегся.
Планкет заморгал. Сквозь цветные пятна, скачущие перед глазами, механик увидел Фокси. Моряк замер у гигантского рубильника, прищурив глаза. Сейчас шкип сам напоминал «мученого» рядом с хитроумной электрической машиной.
— Вот и все, — сказал Фокси невозмутимо. — Пойдем, покажу товар.
Свет, поначалу резавший глаза, шел от единственной лампы, подвешенной на длинном шнуре под потолком. Жестяной конус абажура покачивался из стороны в сторону. Света едва хватало, чтобы выжелтить небольшой участок пола, заваленный мусором — обрезками потемневших медных шлангов, мотками проволоки, кусками кирпича и обрывками каких-то бумаг.
Под ногой звякнуло. Планкет наклонился и поднял заржавленные хирургические ножницы; лезвия слиплись. Планкет покачал головой. Нынешнее приключение нравилось ему все меньше.
Он огляделся. Интересно, где они? На каком-то складе? Голоса отдавались в помещении гулким эхом. Почти все пространство занимали два каменных бассейна, со шлюзами и отверстиями в стенах для откачки воды. Ближайший из бассейнов оказался пуст. Планкет на глаз оценил размеры — огромный, здесь могла поместиться по меньшей мере канонерская лодка. Больше всего бассейн напоминал сухой док.
— Друг мой, идите сюда! — донесся голос Фласка. Певец стоял у второго бассейна; лицо его победно светилось. Торопя компаньона, он замахал рукой.
Планкет отнюдь не разделял энтузиазма друга. Он пошел туда, едва передвигая ноги; перед глазами вставали мрачные картины: в каменной ванне, как в холодной могиле, лежит скелет морского чудовища. Никогда больше не рассекать ему волн, не взлетать победно над волной в солнце и брызгах — кости его обнажились, плоть истлела и высохла, драгоценный жир испарился. От прежней невероятной мощи остались одни кости… кости, да мутная черная жижа на дне. Тяжелый дух разложения, йода и морской соли стоял в воздухе. Планкет поежился.
