– А кто для вас контейнер с курями нашел?
– Так тухлые же были.
– Видел, как ваш повар их зажарил и отправил на рынок. Эксплуатировали вы нашего брата, использовали наш труд за-ради прибавочной стоимости. Товарищи Аксакал и Тайгер нам открыли глаза. Хватит. Кончилось ваше время. Теперь сами будем курей жрать, если найдем. Попили нашей кровушки, кровопийцы. Поизмывались. А этот, которого к высшей мере... ну, который без права переписки, фонтанов нас лишил из наших природных недр. Разве можно такое простить? Нет, теперь вы за все ответите простому народу.
– Будет тебе фонтан, – вздохнул аггел.
Бомж замолчал, а старуха и сержант удивленно уставились на аггела.
– Персональный? – уточнил бомж. – Чтобы никто ни-ни?
– Персональный, – согласился аггел.
– А долгий? Ежели он через неделю иссякнет, то...
– Пожизненный, – вздохнул аггел.
– Так ключа же нет, – после долгого раздумья тоскливо произнес тюремщик.
– Дубликат висит на гвозде в ванной комнате над стиралкой, – сказала свергнутая королева свалки.
* * *
Покинув чуланные кущи, арестанты, опасливо озираясь, направились к горе.
– Ну, где тебе? – спросил аггел тюремщика.
– Да хоть бы сразу за домом.
Через минуту в лощинке за особняком старухи выметнулся к небу фонтан и раздался возмущенный вопль однорукого Славика:
– Это что же это?! Это зачем мне? Это же вода!
– Нарзан, – уточнил аггел и приказал: – Подойди ко мне и подними обе руки к небу.
– О Господи! Что же ты со мной творишь? – запричитал бомж. – Одна у меня рука-то. Одна!
– Две! – торжественно объявил аггел. – Две теперь. И теперь можешь ты скрыться, если искать будут. И никто не признает тебя с двумя руками. Но новую руку береги пока в смысле тяжестей или драки. А минералку пей, она шлаки вымывает из организма.
– Господин Славик, – вдруг нежно обратилась к бывшему инвалиду бывшая королева, – а для чего у тебя на брюхе кобура висит. Ты оружие-то верни законному владельцу. Ты человек штатский, тихий, оно тебе ни к чему.
– Так доверили, вручили как социально надежному...
– Поговори мне, надежда классовая! – рявкнул Никодим Петрович, сдирая со сторожа портупею.
* * *
Душная потная жара кончилась. Задул ветерок. Небо запестрело яркими резвыми облачками, а затем и вовсе затянулось темно-серой хмарью. На горизонте зачернела туча.
– Дождь соберется к ночи, – тяжело забравшись на гору, определила старуха и увидела на макушке горы яму. – Яма зачем-то. Странно. Не иначе выкапывали что-то.
Глубокая ямина на вершине горы была пуста. Рядом с ямой высилась куча выкопанной глины. На куче вальяжно расположилась ворона. Старуха Извергиль походила вокруг ямы, заглянула в нее, сбросила в яму ком земли и проследила, как он шлепнулся на влажное дно. Никодим Петрович присел поодаль на старом пне и извлек из кармана каменный сухофрукт. Низложенная королева взглянула на аггела, отрешенно наблюдавшего закатное солнце, подошла к сержанту и, наклонившись, прошептала ему в самое ухо:
– Убирать нужно нашего чудотворца.
– Ты что, баба, белены объелась? – удивился сержант. – Теперь-то терапевта зачем? Как бы безвредный мужик. С какого рожна?
– Да все с того же, голубок. Все с того же. Ты его спроси, он тебе расскажет, сколько коробок с телефонами привезут твои подельники и какой навар с этого твоего конфиската ты надеешься поиметь. Все расскажет в подробностях. И что скверно, может тебе рассказать, а может и еще кому-нибудь.
– Да откуда ему знать? Ты что?
– Этот терапевт, голубок, твои задумки знает лучше, чем ты сам. Это уж будь надежен! Видел, что он с одноруким сотворил? Пронзительный мужик. От Диавола сила его. Кончать нужно терапевта непременно. И мочить его следует бессмысленно, как бы случайно, как бы и нет у тебя заранее умысла. Сможешь так?
Сержант расстегнул кобуру, посмотрел в спину аггела, помотал головой.
– Хорошо похмелье лечит мужик. Лоб тронет, и как не пил неделю. Мысли, говоришь, читает?
– Это уж будь надежен.
– Так это он, стало быть, уже и догадался о твоем замысле его пришить.
– Не до нас ему. Закат провожает. А возможно, и впрямь догадался.
Никодим Петрович вынул ствол, передернул затвор и окаменел лицом.
– Далековато. Позови его.
– А его нельзя позвать. Ждать нужно случая.
Аггел, стоявший в отдалении, вдруг отвернулся от кровавого закатного солнца, посмотрел на старуху Извергиль и произнес значительно:
– Книги судеб нет. Каждому человеку дано выбирать свой путь по жизни в терниях и соблазнах греховных. И кто не страшится суда земного, пусть убоится суда...
Грохнул выстрел, и аггел упал.
– До суда дожить надо, – тоже значительно произнес Никодим Петрович и произвел контрольный выстрел.
Потом они сбросили аггела в яму и час целый закидывали его глиной. Под глиной обнаружился угольно-черный с синей искрой камень, и сержант, постанывая от натуги, положил его сверху на ямину. И в этот момент то ли в сам камень, то ли рядом саданула молния, звучно прогрохотал гром, потемнело, и стеной полил дождь. Ворона, наблюдавшая за ними из дупла неохватного старого дуба, взъерошила перья и очень слышно, несмотря на шум дождя, сказала:
– Мое дело, конечно, сторона. Непривычная я в чужие разборки встревать, но зря вы это. Не стал бы он вас закладывать. Нипочем бы не стал.
– А-а-а-а!!! – дико завыл Никодим Петрович, трясущейся рукой вытащил пистолет и выпустил всю обойму по птице. Но та, громоподобно каркнув на всю Николину Гору, исчезла, как и не было ее вовсе.
* * *
Девочка Вера впервые в жизни не могла заснуть. Она прислушивалась к дождю за окном, маялась и смотрела, как отец играет в слоников. Фома Кузьмич тоже не спал, но на дочь не обращал никакого внимания, не мог наглядеться на нежданное золото, сидел на полу и, слушая завывание ветра, переставлял перед собой тяжеленькие фигурки. Вдруг полыхнула молния, трескучий гром разорвал на куски небо, распахнулось оконце, и к ним в каморку влетела птица. Фома Кузьмич вздрогнул, посмотрел на ворону, сидящую рядом с ним на полу в лужице стекавшей с нее воды, и подумал, что теперь уж никогда не придется ему кормиться печеной птахой. Он взглянул на дочь и приказал:
– Покроши ей черствую булку. В буфете оставалась. Вчерашнюю оставь, а сухую покроши. Не перепутай.
Девочка Вера встала с постели, сердито взглянула на отца, раскрошила в тарелку половину мягкой булки и поставила тарелку перед мокрой птицей. Ворона шумно отряхнулась, клюнула крошку и сказала ей:
– Плащик накинь и иди за мной.
Ничуть не удивившись, девочка Вера оделась и вышла из особняка старухи в ненастную ночь.
– Видишь меня? – спросила из темноты ворона. – На голос иди. Я тебе кричать буду.
