Кириллов говорит, что он человек, он не лишен чувства страха, но способен преодолеть страх и показать силу человека. Он не зовет за собою всех к самоубийству. Он учит оставшихся достойно жить. Готов поставить эксперимент на себе, как медик, прививающий себе какую-то болезнь. Но1 без всякой надежды на физическое исцеление.
Его понимание пользы совсем иное, чем у Петра Верховенского. Главное для него — польза для других. Он не забывает и себя. Но то, в чем он видит пользу для себя, с точки зрения верховенских, — совсем и не польза. Ибо польза для Кириллова — отдать свою жизнь ради обновления человечества.
Теория Кириллова — это гимн человеку, признание высоты человека. Провозглашение идейности человека.
Могут сказать, что в этой теории свобода внутренняя противопоставлена внешней. Я не вижу здесь противопоставления. Одно другое не подменяет. Достоевский просто берет для исследования лишь одного вида свободу. А что взять — это право автора. Здесь я вижу утверждение человеческого духа, противопоставление идейности и безыдейности. Здесь утверждается, что при любых преобразованиях начинай с себя. Прежде чем судить и преобразовывать других, посмотри на себя — судья ли ты, можешь ли ты, по своим качествам, судить других. Берясь за воспитание и преобразование других, взгляни на себя — не играешь ли ты на понижение, не понизишь ли ты уровень личности того, в судьбу которого намерен вмешаться. Здесь положение такое же, как в сообщающихся сосудах. Если уровень личностности воспитуемого и воспитателя равны, то будет полный застой. Если уровень воспитателя выше уровня воспитуемого, то процесс воспитания может дать что-то положительное. Но если уровень воспитателя ниже уровня воспитуемого, то прежде чем учить, подумай, откуда и куда возможно течение. И если не готов поменяться местами, то остановись, хотя бы остановись. Сделай себя достойным твоих воспитуемых. Этому учит Кириллов в своей теории..
В мыслях Кириллов постоянен. Похвально. Но этого мало. Дающий теорию должен быть нравственно способен сам провести ее в жизнь. Кириллов и здесь, в основном на высоте. Он, любящий жизнь, уходит из нее. Способный бояться, он в последний момент допускает колебания, но дело свое делает. Он считает, что любить жизнь и уйти из нее по своей воле — вполне совместимо. В разговоре со Ставрогиным Кириллов развивал на тот счет свои мысли: «Жизнь особо, а то особо. Жизнь есть, а смерти нет совсем.
— Вы стали веровать в будущую вечную жизнь?
— Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную. Есть минуты, вы доходите до минут, и время вдруг останавливается и будет вечно.
— Вы надеетесь дойти до такой минуты? -Да.
— Это вряд ли в наше время возможно... В апокалипсисе ангел клянется, что времени больше не будет.
— Знаю. Это очень там верно; отчетливо и точно. Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо. Очень верная мысль.
— Куда же его спрячут?
— Никуда не спрячут. Время не предмет, а идея. Погаснет в уме.
— Старые философские места, одни и те же с начала веков...
— Одни и те же! Одни и те же с начала веков, и никаких других никогда! — подхватил Кириллов...» [10, 188].
Кириллов достиг остановки времени для себя. Он достиг вершин личности, превзойти которые уже нельзя, дальнейшее развитие личности невозможно. Он не дожил до такого момента для всех. Ибо для этого-то он и должен был уйти.
Кириллова съела идея. Плохо? Если идея ложная, негуманная, чужая, воспринятая не критически, то очень плохо. Но героя съела его собственная идея. Выношенная, глубокая, вечная. Вечная, пока жив человек. А человек жив, пока жива эта идея.
Но практическое осуществление идеи не совсем совпадает с самой идеей. Жизнь дала наслоения на идею. Идея деформировалась. Способный ради доказательства свободы человека пожертвовать собою герой в какой-то мере запродал себя людям, очень далеким от него, по своим идеалам, людям безыдейным. Он готов убить себя, «когда скажут». Это уже снижает образ. Конечно, в руках других находится лишь время самоубийства, а не само самоубийство. Но все же это поправка к теории, краеугольным камнем которой является свобода человека. Ратуя за свободу, будучи готовым ради нее пожертвовать своей жизнью, Кириллов попутно помогает противникам свободы. Людям, его не достойным. Людям, которых не терпит. Людям, сеющим в обществе несвободу.
Правда, тут есть одна глубокая мысль: я силен, могу вынести и такое, могу взять на себя и чужие грехи. Но все же...
Кириллов надеется, что правда о нем пробьется, люди узнают истинные мотивы его эксперимента. Но зачем же уводить людей, ищущих истину, в сторону от нее?
Возникла ситуация, в которой трудно судить, по доброй ли воле или по принуждению уходит герой из жизни.
Кроме того, в минуту торжества его философии он не один, около него Петруша. «Мне только одно очень скверно, что в ту минуту будет подле меня гадина, как вы» [10, 426]. Это Кириллов говорит Верховенскому. А ведь мог бы избежать такого присутствия.
Связав себя с Верховенским, Кириллов имеет три выхода. Первый — убить Петрушу. Не годится. Герой на это не способен. Это лишь по теории Петруши — шаг разумный. Кириллов не мог опуститься до Верховенского. Спас бы общество от негодяя? Но у него иной путь спасения общества. Каждый через себя, а не через других.
Второй путь — его убьет Верховенский, если он откажется от самоубийства. Реально. Третий — самоубийство.
Кириллов пошел третьим. Конечно, не только под давлением внешнего. Это единственно возможный путь для героя, каким он читателю представлен.
Кириллов убил себя. И стал богом. Правда, перед этим он совершил поступок далеко не божественного плана — он укусил грязный палец Петруши.
Произошла накладка на образ. Она была обусловлена деформацией идеи. Достоевский снизил образ и не дал Кириллову развернуться на практике с такой же силой, с какой он проявил себя в теории.
Я предпочел бы видеть Кириллова вне среды верховенских, или в их среде, но вне связи с ними. Этот герой вполне мог бы быть главным в каком-то особом романе.
Отношение героев «Бесов» к Кириллову различное. С точки зрения Петруши, он просто глуп, не понимает смысла жизни. У Алексея Иилыча действительно иное понимание смысла жизни. Хроникер считает его сумасшедшим. Он действительно находится за пределами «здравого смысла». Но здрав ли «здравый»-то? Липутин говорит Кириллову: «Хорошо вам, Алексей Нилыч, критиковать, когда вы во всем себя устраняете» .[10, 82]. По Липутину, Кириллов пассивен, бездеятелен. И это плохо.
Но бездеятельность (внешняя) Кириллова деятельнее вредной деятельности Липутина. Кириллову действительно хорошо, но совсем не в духе липутиных.
