«Это дракон. Я увидел дракона …»
«А ведь меня предупреждали, — подумал Даниль почти спокойно. — Как интересно. Это тоже система управления».
Вторая координирующая программа демонстрировала свои возможности — и весь адский зверинец казался не опасней конструктора Лего. Даниль уже не мог бояться и чувствовал лишь глубокое изумление: ему и в голову не приходило, что подобное возможно. Скорее всего, он что-то неправильно понимал: чудилось, что дракон Лаунхоффера управляет не существами или стихиями, а самими физическими законами. Изменялась структура пространства и времени, распаковывались дополнительные измерения, часть мира замыкалась в кольцо, в ловушку, из которой не было выхода. Иначе пел могучий аккорд микроскопических мировых струн; считанные кубические километры то ли вышвыривало в иную вероятность, то ли вовсе создавало для них новую, в которой было принципиально возможно все…
«Бред какой-то, — отстраненно подумал Даниль. — Впрочем, хрен с ним. Но когда оно проявится до конца, меня точно размажет…»
Эрик Юрьевич оглянулся, поморщился и достал вторую сигарету. Очевидно, темпы активации программы его не устраивали.
— Даниль, — сказал он. — Я занят. Не мешай.
— Да?.. — безнадежно выговорил тот. — Извините, мешаю…
И ничего не стало.
Ни дракона, ни перекроенных вероятностей, ни многоголового чудовищного бога, в которого превратился адский зверинец, ни функциональной имитации стихий, наскоро слепленной Данилем. Лаунхоффер стоял на снегу, один, и смотрел куда-то за спину аспиранту. Даниль не помнил, когда и как успел воссоздать себе плотное тело, сам ли это сделал вообще; он не успел даже понять, что снова вышел в физический мир, когда обернулся, следуя за взглядом Ящера.
Рядом стояла Алиса Викторовна.
Смотрела огромными, в пол-лица, расширенными глазами; в них, бесцветных, отражалось сияние снега, и испуганное лицо Вороны озарял ясный свет.
Изумленно завертел головой Ксе, вцепился в него золотоволосый Жень, что-то спрашивая, Менгра-Ргет недоуменно переглядывался со своим богом, а они все смотрели друг на друга.
Молча.
Потом Эрик Юрьевич повернулся и пошел к лесу.
На десятом шаге он исчез, уйдя куда-то через совмещение точек, и только тогда во вселенную вернулись звук и движение; разошлась пелена облаков, улыбнувшись светлой голубизной неба, зашумел ветер и медленно-медленно начал падать снег.
Из-за створки ворот показался Андрей Анатольевич. Похоже, минуту назад он находился где-то в инстанциях, потому что на сером пиджаке его темнели потускневшие от времени орденские планки. Простое лицо Ларионова было задумчивым и печальным.
Ворона глянула на него, открыла рот и уронила шаль.
Орденоносный ректор, поддернув брюки, осторожно присел, поднял шаль и укутал плечи растерянной Алисы Викторовны. Легонько прижал ее к себе.
Даниль закрыл глаза и осел в снег; хотелось лечь и уснуть на пару недель прямо здесь.
— Лисонька, — сказал Андрей Анатольевич вполголоса, серьезно и нежно. — Я думаю, что мы должны этим людям.
Эпилог.
В коридорах клиники было прохладно и серо; за огромными окнами сверкал теплый март, но дневной свет не хотел заглядывать сюда, тесниться между хмурыми стенами. Даниль опустился на липкую дерматиновую кушетку и уставился на замок сцепленных пальцев. Он не смотрел на проходящих мимо посетителей и сестер, и поднял голову, только услышав робкое:
— Вы, Данила?
— Елена Максимовна? — неуверенно вспомнил он.
— Здравствуйте, — тихо сказала старушка.
Мать Аннаэр похудела, осунулась и стала седой как лунь. Руки ее оттягивали пакеты с фруктами и соками — тонкого пластика, надорвавшиеся от тяжести. Елена Максимовна поставила сумки на пол и присела рядом с Сергиевским.
— Спасибо, Данила, что вы Анечку навещаете, — так же тихо, точно стесняясь своего голоса, сказала она. — Я уж… У нее ведь никого нет, кроме меня, ни друзей, ни подруг. Все с кем-то перестукивалась по компьютеру-то, а где они? Лилиана Евгеньевна вот приходила…
— Евстафьевна, — поправил Даниль, глядя в пол.
Елена Максимовна помолчала.
— Как она? — спросила с затаенной тоской.
Сергиевский вздохнул. Он долго и многословно мог бы объяснять, что случилось с Аннаэр, он понимал в этом больше, чем ее лечащий врач, но зачем оно Елене Максимовне? Ей бы услышать сейчас, что Анечке лучше, что она идет на поправку и скоро выпишется…
— Вы бы сумки не таскали, — невпопад сказал Сергиевский. — Я уж целый грузовик приволок.
Елена Максимовна поблагодарила; она напоминала Данилю грустную мышку. Он помялся и сказал, надеясь, что старушка не будет допытываться о подробностях:
— Она, вроде бы, разговаривать стала. Мы с ней поговорили немножко. О науке.
Елена Максимовна встрепенулась и закивала.
— Да, Анечка очень одаренная, об этом все говорили, она все ведь только о науке и думала…
Сергиевский закаменел лицом; на скулах выступили желваки. Такое умолчание и полуправдой-то назвать было нельзя, и рассказывать Елене Максимовне, какая именно область науки сейчас интересовала ее дочь, Даниль не стал бы под угрозой расстрела. Аннаэр не захочет разговаривать с матерью: она и сейчас продолжает ее щадить, оберегать, пусть и на особенный, горький манер. Отвернется к стене и будет лежать, глядя в одну точку, не вслушиваясь в робкую болтовню старушки.
С Данилем она заговорила.
Теперь ему невыносимо хотелось курить, но он почему-то все сидел и сидел, как приклеенный, чувствуя плечом присутствие Елены Максимовны.
…Аннаэр полулежала в постели, вырез ночной рубашки открывал жутко заострившиеся ключицы; она почти ничего не ела, принесенные фрукты гнили на подоконнике. Даниль устроил в вазе цветы и обернулся к ней.
— А я со следующего года практикой руковожу, — сказал он. — У Гены контракт закончился, он уезжает.
Аня смотрела в стену. Она всегда смотрела в стену, и Сергиевский подозревал, что скоро проглядит в ней дырку. Впрочем, там, за стеной, так и так был серый коридор с липкими кушетками и нечитаемыми медицинскими плакатами — ничего интересного… Он вздрогнул, когда Мрачная Девочка заговорила.
— Даниль, — сказала она хриплым с отвычки голосом. — Помоги мне.
Сергиевский метнулся к ней; присел на корточки рядом с кроватью, почувствовав унылый запах больничной прачечной, уставился на Аннаэр.
— Как? — спросил торопливо, надеясь, что она не умолкнет снова. — Как?
Эрдманн медленно перевела на него глаза и проговорила ровно:
