— Стреляй, — ощерился Виктор, сжав кулаки. — Стреляй! Мне все надоели! Всем отдай! За квартиру отдай, за свет отдай, налоги отдай, на помойке пленку подберешь — и ту отдай! Мое! Не отдам! Давай, жми! Мне здесь надоело вот так! — он резанул ребром ладони себе по горлу, переходя на крик. — Мне жить надоело! Мне уже все равно!!
— У вас хорошо, еще можно жить, — сказал гость, убирая пистолет. — Попробуем иначе. Меняю, — извлек он из бокового кармана пачку долларов. — Вот на это.
Осекшийся Виктор непонимающе воззрился на плотную, толстую стопочку баксов, обернутых крест-накрест лентой.
— Это… за пленку?…
— И за все отпечатки.
— Что-то я… не въезжаю. Там же ничего нет. Никаких лиц. Все очень мелкое.
— Там портал. Вход. Его нельзя снимать — тогда он исчезнет, уйдет в изображение. Ты будешь меняться?
— Да… да! — Вновь вытерев руки, Виктор потянулся за пачкой так неуверенно, словно боялся, что гость отдернет руку. Но тот позволил Виктору взять деньги. — Слушай, это… очень много. Пленка столько не стоит. Давай — за половину? Половины мне хватит. Идет?
— Забирай целиком. У нас это не нужно.
— Тут… десять тысяч, — прочитал Виктор на ленте, обнимавшей пачку. — Bay!.. Нет, постой — так несправедливо; у меня все-таки совесть есть! Пяти штук вполне достаточно. Пленка, фотки — шелуха, бумажки!..
Гость подступил ближе, вытягивая голову.
— Если ты оказался в чужом месте, один — сколько бы отдал, чтобы вернуться?
— О-о-о… Этот вход — куда?
— Домой, где мы живем. На другую сторону.
— Ладно, мне лучше не знать, я и так с головой не дружу. — Выдвинув ящик стола, Виктор протянул гостю фотографии и клок ленты. Человек в черном пальто выхватил их так жадно, что Виктор слегка испугался.
— Да, точно, они. Хорошо, что ты не обманул. — Натягивая шапку и запахивая шарф, гость не прощаясь устремился к выходу и лишь на пороге коротко оглянулся, прибавив: — Иначе бы ты неприятно умер.
Виктор — в незастегнутом плаще, без кепки — догнал визитера, когда тот в компании бомжа с мешком уже вступил на пустырь за девятиэтажками. Запыхавшись, он не сразу смог говорить внятно:
— А я вам ору, ору!.. Куда вы гоните?!
— Мы спешим, — хмуро ответил гость.
— Вот, — Виктор обеими руками протянул глиняную голову, кое-как завернутую в растрепавшуюся на бегу газету. — В подарок, на память. Потому что… за такие деньги, и без ничего уходить… возьмите!
— Мне?! — Гость был изумлен и озадачен, не веря тому, что ему подносят такой дар, и не зная, как поступить. — Это слишком щедрый дар, я не могу принять.
— Берите! — Виктор едва не силой вложил голову в ладони гостя. — Я что — зря бежал?
— Ты умеешь дарить, — признал гость. — Но мне нечем отдариться. Разве что… — посмотрел он на бомжа, и тот мигом вытащил из мешка несколько денежных пачек.
— Нет, нет!.. — отмахнулся Виктор. — Если можно — я бы заглянул на вашу сторону. Другого случая не будет. И все, мы в расчете.
Бомж хохотнул, а гость в замешательстве наклонил набок голову:
— Если хочешь… идем.
Ближе к середине пустыря гость, зажав глиняный подарок под мышкой, вынул одну из фотографий, на ходу как бы сгреб с нее невидимую пленку и выбросил руку вперед, раскрыв кулак в растопыренную пятерню: раздался хлопок и шелест, на фоне ночного снега возникла чернота в форме надгробия. Повернув фото изображением к себе, гость убедился, что дефект с карточки исчез, — и выбросил ее. Двое в черных пальто, не останавливаясь и не замедляя хода, вошли во тьму, как в густой дым.
Запнувшись, а затем собравшись, словно для прыжка, Виктор все-таки решился и шагнул вслед за ними, но на пороге темноты задержался, положив ладони на закраины черного входа и просунув по ту сторону лишь голову. В тот момент, когда он продвигался сквозь непроглядную завесу, появился звук ножа, прижатого к вертящемуся точильному кругу, — стремительно приближаясь издали, как вой падающей бомбы, он заполнил собой весь мир, стал подавляюще громадным, нестерпимым, жгучим и осязаемым, словно раскалывающая головная боль, но внезапно оборвался, едва в глаза ударил свет.
Из зимней ночи Виктор выглянул в грязный и пасмурный день. Всюду, сколько было обзора, высились курящиеся пестрые курганы отбросов, над которыми в дымном и низком сером небе с несмолкающим граем вились черные птицы, похожие на поднятые ветром тряпичные клочья. Перед порталом простиралась площадка, заваленная сором и залитая помоями, — в подножном гнилье рылся десяток безобразных людей, одетых в рванину; головы, облысевшие, в коросте и редких прядях слипшихся волос, лица, обросшие наполовину вылезшей шерстью, ступни босые, икры в лохматых обмотках, руки оголены до плеч. Они собирали какие-то несъедобные на вид куски и складывали их в корзины и пластиковые коробки с проволочными дужками; собирателей охранял обутый в опорки и более-менее человекообразно одетый воин в жестяном колпаке, держащий оружие вроде косы. Справа торчал из помоев уродливый и примитивный идол — косо вбитое в грязь бревно с грубо вырезанным оскаленным лицом; брюхо и ноги деревянного кумира были облеплены долларами, рублями, гривнами и евро. По бокам от идола чернели на кольях сгнившие и высохшие человечьи головы.
При виде людей в черных пальто воин что-то гортанно выкрикнул, а гость Виктора поднял над собой глиняную голову, чтоб все ее видели. Сборщики тухлятины хором возопили: «О-о-о-о-о!» — и, воздев руки, пали ниц. Бомж, поклонившись идолу, начал гвоздями прибивать ордена к его брюху. Кто-то, виляя задом, подполз на четвереньках к гостю и принялся лицом тереться о штанину господина.
В отдалении слева послышался вопль, и над краем тлеющего кургана возник ряд фигур — размахивая палками, люди в кожаных масках быстро побежали к подножию с улюлюканьем и яростными возгласами: «Хабар! Хабар!» Поклонявшиеся глиняной голове завизжали и бросились под защиту одетых в черные пальто. Воин принял боевую стойку, клинок его оружия выпрямился в одну линию с древком, а бомж вытряхнул из рукава свою палочку и раскрыл коготь. Недрогнувший гость Виктора, аккуратно положив подарок к своим ногам, хладнокровно подпустил нападающих поближе, поднял пистолет и открыл огонь. Кожаные Маски один за другим стали падать — одни замертво, другие с воем и рычанием, катаясь и сгибаясь пополам от боли, а третьи бросились назад.
Отпрянув в страхе, Виктор выдернулся из портала, попятился и сел в снег; черная дверь негромко схлопнулась и исчезла. Он машинально осмотрел свои руки — измазаны чернотой входа, как сажей. Вскочив, Виктор нагнулся, зачерпнул полные пригоршни снега и принялся исступленно оттирать с пальцев и ладоней грязь чужого мира, пока та не сошла совсем; тогда он загреб еще снега и умылся им — с блуждающим взглядом, жадно вдыхая открытым ртом. Отплюнувшись и фыркнув, как собака после купания, он дико рассмеялся и подбросил снег фонтаном вверх:
