Мысль о землетрясении — предположение отнюдь не праздное; статья «Сайентифик Америкен» о «лете» на Плутоне предсказывала «острые изостатические колебания» по мере повышения температуры. В переводе на нормальный человеческий язык эта «изящная» фраза означает: «Держитесь за шляпу, падает крыша!».
После того как я однажды пережил замлетрясение в районе Санта-Барбары, я на всю жизнь усвоил прописную истину, с которой калифорнийцы рождаются, а все остальные запоминают после первого потрясения: «Когда землю трясет, будь на улице»!
Но куда отсюда сбежишь? Минуты две я проверял, набралось ли у меня достаточно адреналина, чтобы прыгнуть на восемнадцать футов вместо двенадцати. Оказалось, не набралось. Но я продолжал заниматься этим еще полчаса, потому что делать было нечего, кроме как грызть ногти. И тут я услышал свое имя:
— Кип! Кип? Ты где?
— Крошка, — завопил я. — Здесь! Я здесь!
Целую вечность — три секунды — стояла тишина.
— Кип?
— Да здесь я, внизу!
— Кип? Ты в яме?
— Да! Да! Ты что, не видишь? — Голова ее показалась в проеме потолка.
— Теперь я вижу. Ой, Кип, я так рада!
— А чего ревешь? Я тоже очень рад.
— Я не плачу, — всхлипывала она. — Кип… Кип…
— Можешь вытащить меня отсюда?
Она осмотрела отверстие и сказала:
— Не двигайся с места.
— Эй, не уходи! — Но она уже убежала.
Прошло две минуты, но мне они показались неделями. Наконец она вернулась с нейлоновой веревкой, умница.
— Лови! — крикнула Крошка.
— Погоди. Как она крепится?
— Я тебя вытащу.
— Нет, не вытащишь. Наоборот, мы с тобой застрянем в этой дыре. Найди, где ее можно закрепить.
— Я подниму тебя.
— Крепи веревку, тебе говорят! Живо!
Она снова исчезла, оставив конец веревки у меня в руках. Вскоре я услышал издалека:
— Готово!
— Проверка! — завопил я в ответ и повис на веревке всем телом. Она держала. — Лезу! — снова заорал я что было мочи и выскочил наверх.
Крошка бросилась ко мне, одной рукой обнимая меня за плечо, второй сжимая мадам Помпадур. Я стиснул ее в объятиях. Она стала еще меньше и тоньше, чем раньше.
— О, Кип, как было ужасно!
Я погладил ее по худенькой спинке.
— Знаю, знаю. Что будем делать? А где… — Я хотел спросить, где червелицые, но Крошка расплакалась.
— Кий, наверное, она погибла!
— Кто «она»? — спросил я, ничего не понимая, потому что в голове моей царил сумбур.
— Как кто? — изумилась Крошка, — Мэмми!
— Вот оно что. — Мне вдруг стало совсем грустно. — Ты точно знаешь? Она говорила со мной до последней минуты, но я же жив.
— Да о чем ты… Да нет, Кип, не тогда. Сейчас.
— Так она здесь?
— Конечно, а где же еще?
Вопрос, прямо скажем, глупый, если учитывать масштабы вселенной. Я уже давно решил, что Мэмми здесь нет, поскольку Джок ничего о ней не говорил. Мне казалось, что Джок либо сказал бы, что она здесь, либо придумал какую-нибудь вдохновенную ложь из чистого удовольствия соврать. Но коль скоро он не делал ни того, ни другого, то просто не знал, кто она и где. Может, он вообще видел ее всего один раз, как и горб на моем скафандре. Я так был уверен в своей «логике», что до меня не сразу дошел очевидный факт.
— Крошка, — сказал я, задыхаясь, — у меня такое чувство, вроде я потерял собственную мать. Ты уверена, что она погибла?
— Надо говорить «как будто», а не «вроде», — машинально поправила меня Крошка. — Нет, не уверена, не знаю, но она там, снаружи.
— Подожди. Если она там, то должна быть в скафандре.
— С тех пор как нас схватили на Земле, скафандра у нее нет.
Я все меньше и меньше понимал Крошку.
— Как же они доставили ее сюда?
— Загерметизировали в камере и тащили. Что нам теперь делать, Кип?
На это у меня было несколько ответов, и все неправильные — я их уже обдумал во время заключения.
— Где Червелицый? Где все они?
— Погибли, наверное.
— Надеюсь, ты права. — Я огляделся, ища какое-нибудь оружие. В жизни не видел более пустого помещения. Мой игрушечный кинжал лежал футах в восемнадцати от меня, но лезть за ним мне не хотелось. — А почему ты так считаешь?
Оказалось, что у Крошки были на то веские причины. Хотя с виду Мэмми казалась неспособной разорвать даже газету, она недостаток силы восполняла качеством ума. Мэмми и сделала то, о чем я мечтал — червелицых прихлопнула одним махом. Спешить она не могла, потому что требовалось сочетание многих обстоятельств и приходилось выжидать их благоприятного стечения. Прежде всего, нужно было дождаться момента, когда здесь останется совсем мало червелицых. Мы действительно находились на гигантской опорно-перевалочной базе-космодроме, которая не нуждалась в большом количестве персонала. Необычная суета, что я увидел здесь в первый день, была вызвана прибытием нашего корабля. Во-вторых, следовало выждать момент, когда базу покинут все корабли, потому что справиться с кораблем Мэмми не смогла бы: корабль оказался бы вне пределов досягаемости. В-третьих, атаку следовало начать в тот момент, когда червелицые ели. Когда на базе их оставалось так немного, что столовая работала в одну смену, они обычно собирались все вместе у большого корыта и лакали из него харчи: сцена, достойная пера Данте. Таким образом, все враги сгруппировались бы в единую цель, за исключением, может, одного-двух вахтенных.
— Погоди, — перебил я Крошку, — говоришь, они все погибли?
— Я точно не знаю. По крайней мере, сама никого не видела.
— Ничего не делай, пока я не найду какого-нибудь оружия.
— Но…
— Начнем с самого главного, Крошка!
Сказать, что надо найти оружие, — одно дело, а действительно его найти — совсем другое. В коридоре можно было заметить лишь отверстия в полу, похожие на то, куда сбросили меня, поэтому Крошка сразу и не нашла меня; в этом секторе базы гулять ей не разрешали. Джок оказался прав в одном: Крошка и Мэмми были почетными пленниками, которым предоставлялись привилегии, кроме свободы, в то время как Джок, Тим и я оказались то ли третьесортными узниками, то ли суповым набором, то ли тем и другим вместе.
Это вполне соответствовало предположению, что Крошка и Мэмми считались скорее заложниками, чем обычными пленными.
Заглянув в одно из отверстий, я потерял всякое желание заглядывать в другие, потому что увидел на полу человеческий скелет — этому узнику червелицым, видно, надоело бросать еду.
Когда я выпрямился, Крошка спросила меня, почему я побледнел.
— Да так, ничего. Пошли дальше.
— Я хочу тоже посмотреть.
