Я ушел из музея, оставив Лену среди папок. Она разбирала их, чтоб передать живое слово истории в Центр Информации Земли. В эти часы она забыла, что над островом стоит облако, и я не сказал ей ничего, не стал напоминать, что на свете, кроме доброты и отваги, существует зло.
Это Они делали для нас…
Верно, Рыж: просто и точно ты сказал. Я хорошо представлял этих людей. Видел, как широко шагает в сапогах бригадир Ганапольский и мечтает подзажечь ребят на новое дело; как лежа курит папиросу за папиросой вертолетчик Андриан, курит и смотрит в темный угол, а видит белый город на излучине и сына Андрейку под березой — всего, с головы до ног, в маленьких солнцах; как идет по проводу над голубой водой повар, совсем еще мальчик, как он счастлив оттого, что дурные реки отрезали их участок от всего мира, и он идет по проводу и сочиняет письмо маме, от которой ничего не умеет скрывать. Эти трое и тысячи других, неизвестных мне, мечтали построить новый город — я знаю, даже не читая их писем: ведь города стоят на своих местах.
А я? Какой город построил я? Когда родители улетали на Марс, я просил взять меня с собой: я хорошо представил аккуратные домики, покрытые прозрачным куполом, и один из них — моя школа, к нему ведет песчаная дорожка. Мама, как и я, смотрела печальными глазами на отца, но он точно знал, что там нет школы. А пока они строили эту школу, я вырос, и теперь мне нужен большой машинный зал, чтоб показать свое умение. Нет, даже не машинный зал, а маленькая комнатка на лунной станции, откуда я буду передавать Симу добытую мной информацию. А если уж говорить совсем откровенно, мне нужно только одно кресло, и больше ничего. Только одно кресло в ракете солнечной экспедиции. Тогда меня не будет грызть совесть, что вот уже восемнадцать, а я так и не построил город.
Они стояли на своих местах — столетние сибирские города — в излучинах рек, на берегах таежных морей, на крутых боках железных гор, а людей, которые их строили, уже нет. Не смотри на меня такими грустными глазами, Рыж, это так — жизнь имеет свой финиш. И лучше долбить день и ночь диабаз, жечь огнем и поливать водой, чем проспать свои годы, надеясь, что кто-то преподнесет тебе бессмертие. Это великий обман, Рыж, ты понимаешь? Жизнь — движение, она без остановок. Пока я не столкнулся с облаком, вообще не знал, что такое страх, но мой страх — это не страх, а мучительное беспокойство, боль за тебя, за Леху, за Каричку, за всех маленьких и больших детей.
Ты извини меня, Рыж, что я позвал тебя в этот мрачный машинный зал. Уже ночь, и грустно быть одному с бездушными автоматами. Ты знаешь, что я не предатель, я это докажу. Сознательно путаю ленты и аккуратно записываю все, что делает облако. Доктор Наг, кажется, разгадал мою хитрость, но он не хочет ни во что вмешиваться. Только бросил на ходу: «Подопытный уже два сеанса без сознания». Когда я начинаю его жалеть — этого ни в чем не виноватого Килоу, — я вспоминаю Гришу Сингаевского. Мне кажется, Гриша говорит: «Ты должен передать людям записи. Ты должен прийти к финишу первым даже без гравилета». Да, должен — я это знаю; а потом вернусь за Сингаевским.
Тебе пора спать, Рыж. Мне осталось перевести записи в маленький блок и спрятать в карман комбинезона. Пусть тебе приснятся говорящие байкальские рыбы — они расскажут удивительные истории.
…На рассвете в зал заглянул доктор Наг. Увидев, что я за пультом, он вошел.
— Слышали новость? Совет потребовал снять защитное поле.
— Что ответил Гарга?
— Ничего. Заперся в студии, сидит.
— Совещается?
— Наверно. Совет объявил, что построенные установки могут разрядить облако.
Я поспешно натянул комбинезон.
— Вы куда? — спросил Наг.
— Предупредить рыбаков, пока еще не выехали. Вдруг облако решит снять силовое поле… Наступит жара… Лед начнет трескаться!
— Вы славный парень, — сказал Наг.
— Вы мне во многом помогли, доктор. Спасибо.
…Все же я опоздал: рыбаки уехали в море. Отец Лены, спокойно выслушав меня, позвонил на радиостанцию и приказал вернуть мобили. Не удивился он и моей просьбе.
— Выход с острова есть, — ответил он, подумав. — Пещера в скале. Она проходит под силовым полем. А по сопкам не проберешься, пока не снята блокада.
Он одевался не спеша — шерстяные носки, сапоги, полушубок. Я умолял глазами: быстрее! Он, кажется, понял и, заказывая дежурный мобиль, сказал:
— Не через десять минут, а сейчас.
Песок скрипел под ногами, как снег, мороз щекотал кончик носа. Первые лучи легонько коснулись крыш, позолотили их. Сейчас проснутся школьники, проснется кап Грамофоныч, проснется Лена, выглянет в окно, засмеется: «Доброе утро!» А я побегу через лес, через зеленое поле, чтобы подлый удар облака не погасил больше ни одной улыбки.
— До ближайшей железнодорожной станции пятнадцать километров, — сказал инженер. — Из нас никто не ходил — старая охотничья тропа, но по карте пятнадцать и точно на юг. Проводить?
— Не надо. — Я измерил взглядом богатырскую фигуру — Вы лучше займитесь Гаргой.
— Не волнуйся. Все выясним и поставим на свои места.
Ярко-оранжевый мобиль приподнялся на воздушной струе и легко заскользил над стеклянным щитом. Неслись нам навстречу пестрые ледяные заплаты — зеленые, белые, голубые плиты, крепко спаянные морозом, но я смотрел не на них, а на темную, неприкрытую снегом скалу — берег Большой земли.
Вдруг замигала лампочка на щитке, шофер включил радио.
— Мобилю сто двадцать шесть вернуться назад. — Голос четко и властно выговаривал слова.
— Гарга, — узнал я.
— Прыткий старикан, — усмехнулся инженер. — Рано встает.
— Это облако, — догадался я. — Оно предупредило Гаргу.
— Мобилю вернуться назад. Вы приближаетесь к границе поля. Это опасно.
— Давай, Саша, к самой пещере, — скомандовал инженер водителю. — Где у тебя компас и карта?
Он спокойно начертил мой путь, сам положил карту и компас в мой карман, застегнул пуговицу. А Гарга все требовал. А скала летела навстречу.
— Сейчас возвращаемся, — наконец ответил в микрофон отец Лены.
Мобиль мягко шлепнулся на лед. Распахнулась дверца. Отвесная серая стена, в ней треугольная щель, завешенная длинными сосульками, и такое же отражение на гладком льду.
— Беги! — сказал отец Лены. — Счастливо! А в спину мне ударило из динамика:
— Март, приказываю тебе вернуться! Иначе облако применит облучение!
Теперь, когда в кармане у меня лежит ключ от облака и всего сто метров осталось до спасительной границы, теперь отступать — ни за что. Мы еще проверим, кто проворней: может быть, я бегу быстрее света.