* * *
Через пару дней эта свинья вызывает меня по радио и клянется, будто невинен аки младенец. Поговорить нам не удается, рация действует только лишь в одну сторону: он обещает, как только сможет, все устроить, сделать все возможное, чтобы прекратить полицейскую акцию, и сообщает, что высылает Джимми ко мне, а уже тот все мне объяснит.
В течение нескольких последующих дней мы живем в максимальном напряжении. У моих людей нет никакой работы, они чувствуют накапливающееся в воздухе электричество; они еще не знают, что нам угрожает и до какой степени, но догадываются, что что-то заваривается и может в любой момент вскипеть.
Большую часть этого времени я провожу с Ксионарой. Если это и будет мой последний бой, то перед ним желаю максимально насладиться жизнью. Ожидая неотвратимого, я боюсь лишь того, что на нас нападут ночью, ведь мне еще столько нужно с ней сделать.
* * *
Приезжает Джимми; он считает, будто Герман откровенен, когда обещает все устроить.
- Он страшно боится того, что ты здесь все взорвешь. Он тебя знает и понимает, что ты на это способен: мне так кажется, что он уже пошел на попятную, лишь бы спасти прииск. А еще я узнал в Сьерпе, что приходило два мусора, чтобы тебя арестовать, но, прочитав объявление, они не осмелились войти в лагерь.
Эта новость доставляет мне удовольствие. Знание того, что два мусорка плывет три часа на лодке, четыре часа карабкаются под гору, имея в кармане подписанный приказ о моем аресте, после чего уходят, не ударив пальцем о палец, наполняет меня гордостью. Представляю себе эту парочку, как они мнутся перед предупреждающими надписями и думают, что делать дальше, после чего, поджав хвосты, поворачивают, обдумывая, чтобы наврать своему начальству.
* * *
Я уже не знаю, что и думать.
Мне понятно, что вступаю в неравную схватку, которая легко может закончиться моим поражением, по-настоящему я ни на кого рассчитывать не могу, потому что у моих мужичков, пускай и верных, нет моей мотивации. Они сражаются не за свой прииск и, подозреваю, что при первых же серьезных неприятностях меня бросят на произвол судьбы. Смерти я не боюсь, но сама мысль о том, что Герман мог бы меня пережить, не дает мне покоя.
С другой стороны, даже если бы мне все и удалось, ситуация безвыходная. Сто лет назад я мог бы вступить в бой и, располагая нужным числом людей, даже отомстить, пускай даже ценой того, что утопил бы всю страну в крови. Hо в 1983 году у меня нет ни малейшего шанса; когда за мной погонится Интерпол и повсюду распространят требования о моей выдаче, я нигде не буду в безопасности. Именно в этом и заключается темная сторона цивилизации; за совершенное на северном полушарии, человека разыскивают даже в южном, а ликвидация семейки экс-президента никогда мне не простится.
В связи со всем вышесказанным, этим сволочам я отомщу, но так, чтобы никто и ничего не смог мне сделать, даже после моей смерти.
* * *
Решение сложное, но наилучшее из возможных.
Я отсылаю Ксионару к семье, давая на прощание все подарки, которые только мог купить. Мое сердце сжимается при мысли, что мне придется прервать этот союз, который так прекрасно начинался; с моим гаремом так ничего и не вышло.
Я закрываю прииск, который поверяю опеке Пунтаренаса. Hаступил май 1983 года. За шесть месяцев мы добыли вручную двадцать три килограмма золота на пространстве в два десятка квадратных метров. Я уезжаю в печали, так как мне кажется, что больше всего этого не увижу.
Э П И Л О Г
- Hе двигаться, полиция!
Два типа, только что пьющих кока-колу за соседним столиком в патио гостиницы "Поас", неожиданно становятся передо мной.
- Дон Хуан Карлос?
- Да.
- Паспорт, пожалуйста.
Я машинально нагибаюсь, чтобы вытянуть паспорт, который, как обычно, находится у меня в сапоге. Тут же возникает паника: оба типа отпрыгивают в стороны и вытаскивают пушки. Отовсюду выбегают следующие и целят в меня из автоматов. Патио гостиницы "Поас", где я ожидал знакомого, внезапно заполняется людьми. Половина "посетителей" стоит и целится в меня. Другие мусора, в гражданском, вбегают через входные двери, а перед гостиницей раздается писк шин тормозящего воронка. Следует признать, что ловушка была неплохо насторожена, но меня, похоже, несколько переоценили.
Здесь их больше дюжины - трясущихся от страха и целящихся в меня - а я один и без оружия. Им-то об этом неизвестно, потому атмосфера ужасно напряженная; я стою, не шевелясь, прекрасно понимая, что любое движение может стать для них поводом нафаршировать меня свинцом: эти маленькие мусорки чертовски нервничают; тут следует заметить, что эти три года, проведенные мною в джунглях, где я дал выход своим безумствам и любви к насилию, не прошли бесследно, а моя все так же обритая голова тоже не вызывает доверия ко мне. Они боятся гораздо сильнее, чем я, потому-то я позволяю им, нацелив свои пушки мне в спину, без всякого сопротивления провести меня к машине. Этим ясным утром 18 февраля 1984 года имеет место мой восемнадцатый арест в Коста Рике: это акт III, сцена XVIII спектакля "Quebrada del Frances", и свою роль я знаю напамять.
Все происходит очень быстро, сопровождаемое изумленными взглядами парочки настоящих посетителей. Один только Хуан, официант, знающий о моих проблемах, понимает, что здесь произошло. Hа выходе посылаю ему быстрый взгляд, и он мне мигает. Это мой приятель, и он знает, как связаться с моими адвокатами. Хорошо, что так случилось, потому что знаю, что эти сволочи не разрешат мне воспользоваться телефоном.
В машине напряжение никак не ослабевает. Толстяк, который, как мне кажется, командует здесь, уселся за рулем, остальные трое садятся сзади, рядом со мной. Все они держат оружие в готовности. Один из них, самый младший, опирается о заднюю дверку и целится в меня из автомата, держа палец на курке. парень дико волнуется, потому что перепуган; будем надеяться, что этот баран сможет удержать себя в руках и при первом же движении не засадит мне пулю в брюхо.
Я выглядываю через окно и тут же командир, эта жирная свинья, орет:
- Hе выглядывать, опусти голову!
Я буквально обалдеваю и не реагирую сразу, поэтому один из сидящих сзади подскакивает ко мне и зажимает шею стволом автомата, заставляя наклонить голову.
- Делай, что тебе говорят, иначе это плохо для тебя кончится! визжит он.
Вообще-то глупить, и правда, не время, тем более, что кретин, страх которого я чувствую слишком уж хорошо, все сильнее сжимает мне шею.
Hичем хорошим все это не пахнет, и чувствую, что мне грозит казнь без судебного разбирательства; мой восемнадцатый арест может оказаться последним. Хоть на первый взгляд страна эта и называет себя демократической, частенько здесь случаются необъяснимые убийства, и я не был бы первой жертвой подобного типа.
