— Я очень несчастен, друзья, — поблагодарил Эдгар чистосердечным признанием в том, о чем люди не любят откровенничать. — Когда я с подчиненными кому-то людьми, мне становится легче. Я чувствую себя человеком подчиненным даже в присутствии не моего начальства, а мое начальство — бог и судьба.
— Зато уж и начальники! — сдержанно посмеиваясь, проговорил старый матрос с рассеченной верхней губой, с вырванной в драке ноздрей. — Не подкупишь, не задобришь!
— Зато они подкупают нас, — многозначительно, оглядываясь по сторонам, заметил Эдгар, пугаясь того, что вдруг само собой сказалось. — Подкупают желанием уверить нас в том, что без них ничего невозможно поделать, что они, действительно, начальники.
— А как иначе? — спросил тот же старый матрос.
— Иначе? Иначе они должны быть нам приятелями, — неуверенно произнес Эдгар, ища взглядом распятие на стене и не находя его. — Есть на свете такие люди, которые наказывают своих богов, а когда надо — награждают их.
— Вас, сэр, господь, как видно, здорово обидел, — не спрашивая, а утверждая и не сомневаясь в этом, проговорил кто-то, лежащий в скрипучей, подвешенной к потолку люльке. Эдгар согласился.
— Да, меня сильно, жестоко обидели, — сперва там, — он поднял палец, — потом здесь, — он опустил его.'- Обида угнетает меня. Несчастья ослабляют волю. Я начинаю почитать бога и судьбу за начальников моих… Это весьма остроумно, а что остроумно, то всегда придумано, нежизненно.
— Вы, сэр, артист? — спросил кто-то из матросов. — Спели бы что-нибудь нам, — мы умеем ценить артистов не меньше, чем…
— Я — фокусник, — смеющимся тоном проговорил Эдгар. — Я еду в Россию показывать фокусы. Меня ждут в Петербурге. Я умею…
— Что же вы умеете, сэр? — спросили матросы — и тот, что уже задремывал, и тот, который разговаривал с Эдгаром, и тот, которому не давали спать посторонние разговоры, и даже те двое, что считали деньги и, ежеминутно сбиваясь со счета, начинали снова пересчитывать свои несчастные заработки. — Так бы и говорили, сэр, что вы фокусник. Не угодно ли еще рому?
— Угодно, — отозвался Эдгар и стал думать о том, что же он покажет матросам, какой такой фокус преподнесет им… Ему было неловко, совестно самого себя, он уже хотел отказаться от своих слов и сказать правду: я писатель, еду в чужую страну, недавно похоронил горячо любимую свою супругу, и теперь… теперь лезут в голову нехорошие мысли: учишься обманывать хороших людей. «А, была не была, покажу им фокус — . тот, которому когда-то научился в школе…»
— Дайте стакан, — обратился он к матросам. — Налейте воды. Спасибо. Теперь опустите в стакан сколько угодно монет. Так. Не говорите, сколько монет опущено, но сами знайте это. Так. Дайте еще рому. Побольше…
Ему поднесли и рому, и сигар, и египетских душистых папирос. Голова у него кружилась. Он забыл, как показывать фокус, как сделать ту самую удивительную штуку, после которой исчезает сперва одна монета, потом вторая, а третья оказывается под столом, и она мокрая. Черт!.. А еще каких-то двадцать пять лет назад ловко показывал этот фокус… каких-то двадцать пять лет назад…
— Итак, — торжественно провозгласил он, — в стакане вода, а в этой воде какое-то количество монет. Считаем — раз, два, три…
Он накрыл стакан синим фуляровым платком и, махнув рукой на чертей и ангелов, всецело положился на судьбу.
«Бить меня не будут, если ничего у меня не получится, — думал он, — а что-нибудь непременно получится».
— Четыре, пять, шесть, — считал он и слышал, как стучат сердца зрителей. — Прошу вас, друзья, считайте сами за меня до сотни, до двух, до трех, до тех пор, пока стакан сам не упадет и из него не польется вода, а уж тогда…
— Стакан, господь с ним, уже упал! — воскликнул старый матрос, когда товарищи его, словно сговорившись, вслед за ним устало произнесли:
— Сто двадцать девять…
Маленький, похожий на обезьянку матрос подставил руки под катящийся по столу стакан, но он не скатился на пол, он лишь замочил длинные, волосатые руки матроса, покачался со стороны на сторону и, словно живой, накрылся платком и замер.
— Чудовищно подумать, что может сейчас произойти, — вслух подумал Эдгар и, повторив сказанное, добавил: — Денег в стакане уже нет, друзья. Они подчинились моей воле, моей доброй, сильной, на добро во имя нашего спасения направленной воле, и куда-то исчезли. А куда — черт их знает!
Матрос с длинными рыжими усами рывком снял со стакана платок, кинул его на пол и, присев таким образом, что нос его оказался на уровне донышка стакана, крепко, по-матросски выругался: стакан был пуст и сух.
— А где деньги? — спросил он Эдгара.
— Я же сказал: черт их знает, — ответил Эдгар, поеживаясь. — Я, друзья, и сам не знаю, что произошло. Когда-то, в детстве…
— Вот они, деньги! — воскликнул лежавший на койке, пальцем указывая на квадратный зеленого сукна берет — единственное, что осталось от погибшего француза. — Вот они, деньги! Блестят!
— Вдвоем работали, сэр? — одобрительно полувопросил тот, который угощал Эдгара ромом. — Хорошая, чистая работа! А теперь покажите нам своего помощника.
Эдгару совестно было остаться в памяти этих людей каким-то необычайно искусным фокусником. Он взял в руки влажные монеты, несколько минут назад лежавшие в стакане, оглядел их с обеих сторон, кинул в стакан одну монету, и она упала на дно точно и ловко, не задев стенок. «Черт знает что такое! — подивился на себя Эдгар. — Ничего не понимаю» — и кинул вторую монету: она, как и первая, упала точно на дно стакана, не задев ни края, ни стенок. Один из матросов отставил стакан метра на два в сторону и предложил Эдгару еще раз кинуть монету.
— У меня ничего не выйдет, друг мой, — извиняющимся тоном произнес Эдгар, но все же кинул монету, и она последовала примеру первых двух, звонко ударившись о стенки.
— Видите: уже хуже! — обрадованно воскликнул Эдгар и кинул еще раз, и не попал: монета перелетела над стаканом и упала на край стола.
— Притворяетесь, нарочно, — шутливо погрозил пальцем старый матрос. — Черта настоящего артиста, сэр, понимаю! Бросьте-ка еще раз вот эту, — он подал какую-то очень старую, зеленую от времени монету.
Эдгар закрыл глаза, бросая, чтобы наверное не попасть в стакан, но монета упала легко и точно, словно не кидали ее, а положили поверх тех, которые в стакане уже лежали.
— Черт знает что! — громко произнес Эдгар. — Клянусь вам, я не фокусник, не чародей, не заклинатель змей и не шарлатан! Впервые в жизни происходит со мною эта чудодейственная чепуха, клянусь!
Никто не стал спорить с ним. Матросы попросили показать еще несколько фокусов, спросили, не умеет ли он глотать шпагу и есть зажженную паклю, — пароходный кок великолепно ест огонь и глотает шпагу.
