Никто не стал спорить с ним. Матросы попросили показать еще несколько фокусов, спросили, не умеет ли он глотать шпагу и есть зажженную паклю, — пароходный кок великолепно ест огонь и глотает шпагу.
— И я умею, — соврал Эдгар. — Все умею, но сейчас я страшно устал. Кроме того, как вам известно, я еду в чужие края, и мне необходимо сосредоточиться. Прошу вас ни о чем меня не спрашивать. Дайте мне глоток рому… — Сделал один глоток, не больше, и поднялся на палубу.
Ветер, подобно ручной птице, летел вровень со стоящим у поручней человеком, ветер касался его щек своей шершавой рукой и запускал пальцы в седеющие и редеющие волосы, мягкие на ощупь и чуть влажные от тысячи водяных мельчайших брызг. Эдгар помянул черта и сплюнул.
— Чего это я плыву в такое место, где ничто и никто не ждет меня, где никто и ничто не влечет к себе… Загадка… странность, но — посмотрим, посмотрим, может быть, и будет что-нибудь интересное…
Вспомнил о загаданном выигрыше своем.
— Это так же странно, как и рассказы мистера По, — рассмеялся он и зашагал пританцовывая. В кают-компании ему дали вина, сигар, он изрядно выпил, почти залпом, в пять страшнейших затяжек втянул в себя манилу и почувствовал неприятное, тошнотное головокружение.
— Пойду прилягу, — сообщил он капитану и всему старшему составу судна. — Мне что-то…
Он заснул сразу же, как только коснулся телом матраца и головой подушки. Он захрапел и во сне видел волков — обыкновенных диких зверей, которых кто-то высокий, темный и колючий называл морскими. Эдгар стал спорить, кричать; помощник капитана тряхнул его за плечо и громко позвал по имени. Храп и бред прекратились. Помощник сказал:
— Слава богу, он только пьян, а мы думали…
«Роберт Фултон» еще три дня и три ночи колесил по морям и заливам, и наконец вахтенный сказал Эдгару:
— Завтра рано-рано, часа в три, пристанем, куда вам надо, сэр. — И добавил: — Ждут вас, надо думать, не дождутся в Санкт-Петербурге! Как похудели-то, господи!.. Ну, ничего, там откормитесь. Петербург провиантом весьма снабженный город. Бывал я дважды…
— А люди как? — спросил Эдгар, стараясь поймать в глазах моряка фалыпивинку или ложь. — Люди какие? Скучные? Мрачные? Злые? Добрые?
— Люди разные, — ответил вахтенный. — Как и везде. Выпить умеют, это они здорово делают, сэр. В карты играют лучше всех других. В драке идут до самой смерти, — народ необыкновенный, прямо скажу, сэр. Вам понравится, сами увидите.
Над Финским заливом стоял туман, косой стеной падал дождь, по-собачьи выл ветер, — звуки и явления, хорошо знакомые каждому, здесь, в нескольких километрах от Санкт-Петербурга, показались Эдгару какими-то особенными, другими, — здесь все казалось более интересным, как и подобает человеческому глазу видеть в чужих краях не то, что там есть, а что глазу приказывают голоса, сердце, воображение — в особенности то воображение, которое долгое время преизбыточно насыщали приязнью и любовью к чужим краям, воспитывали его в картинных галереях, в сборниках прозы и стихов. Эдгару всегда приказывало сердце, а потому Санкт-Петербург понравился ему еще издали, сквозь туман…
По заведенному издавна обычаю на борту судна отслужили молебствие, помянув в молитвах погибшего в пути француза. В полном мраке вошли в Неву.
Желтые пятнышки огней помигивали справа и слева. Эдгар на полминуты вдруг чего-то испугался. Он спросил себя: «Чего я боюсь? Что это вдруг со мною?».
И ничего не мог ответить. Огоньки приближались. Это не были огни, как во всех других городах, — это были именно огоньки — подслеповатые, хилые, похожие на несчастные человеческие глаза. А вместе с огоньками приближались звуки неизвестного Эдгару инструмента (матрос сказал, что это так называемая русская гармонь) и темные, налитые печалью голоса, распевающий тягучую, чем-то похожую на молитву, песню.
— Прибываем с опозданием на сорок семь часов, — сказал капитан.
Эдгар надел непромокаемый плащ, накрыл капюшоном голову, хватился вдруг своего саквояжа, стал даже его искать, но, вспомнив о потере, затосковал и ощутил нечто близкое к физической боли: заныли виски, и, как в таких случаях всегда бывает, Эдгар прошептал, твердо веря в избавление от скорби:
— Виргиния!.. Ты видишь, я в чужом краю… Помоги мне, не покинь среди чужих людей… Виргиния, ангел мой!..
Матросы — далеко не все, а только часть команды — получили разрешение сойти на берег до семи утра. Эдгар заявил, что — и он с ними. Его не поняли, — как это и он с ними? Разве у него нет здесь дома, квартиры, друга, приятельницы, любовницы, наконец!
— Мы идем в одно веселое заведение, — сказали матросы, — такое веселое, что обратно на борт корабля не пойдем, а поползем, и то с помощью товарищей с какой-нибудь соседней посудины.
— На якоре «Русалка», — заметил кто-то из матросов. — Узнаю ее и в профиль и в фас.
— Рядом с нею «Нептун» из Глазго, — добавил помощник капитана, ему особенно хотелось поскорее сойти на берег, у него в Санкт-Петербурге были весьма близкие друзья. — Мистер По, — обратился он к Эдгару, — золотые вещи и крупные деньги советую оставить на борту: время ночное, как-никак…
— Положимся на волю господа и его слугу-озорника по имени Случай, — ответствовал Эдгар, туже стягивая резиновые тесемки капюшона на шее. — С нами бог, — совершенно серьезно сказал он, сходя по узкому трапу на берег.
— И тридцать два апостола, — не очень-то смело добавили матросы: только на суше позволяли они эту шутку, на борту, в море даже подумать было страшно о том, чтобы каноническую дюжину апостолов увеличивать на двадцать человек.
— Скажите, кстати, — спросил Эдгар помощника капитана, — за какой надобностью прибыли вы в Санкт-Петербург? Я что-то не заметил никакого груза…
— Если вы его не заметили, — сдерживая улыбку, ответил помощник капитана, — это значит, что мы доставили в Санкт-Петербург что-то такое, что является очень и очень драгоценным грузом.
— Например? — настаивал Эдгар.
— Например, хотя бы вас, мистер По, — ответил помощник капитана. — И, если пожелаете, мы в любой момент к вашим услугам.
Моросил холодный, пропахший болотом и чем-то горелым дождик. Звуки гармоники доносились хотя и глухо, но как-то особенно страстно, зовуще, от полного сердца. Перешли широкую дорогу, замощенную булыжником, похожим на такой же точно булыжник во всех городах мира. Этот пустяк несколько успокоил Эдгара. Он поднял голову, взглядом поймал большую зеленую звезду, на несколько секунд выглянувшую в прореху жидких осенних туч, назвал звезду Ленорой и помахал ей рукой.
— Здравствуй, Ленора! — громко сказал Эдгар. Матросы рассмеялись, самый старший толкнул вбок кулаком одного, другого, давая этим понять, что у пассажира, безусловно, не все дома, но это ничего не значит: именно такие — самые хорошие, самые добрые люди.
