Картина была настолько выразительной и понятной, что с минуту все молчали.
— Н-да, что-то они там крупно не поделили, — молвил астрофизик.
— Не нужно эмоций, товарищи, — весомо сказал Буров, — поскольку они, как известно, уводят. Давайте по науке. Валерьян Вениаминович, как вы считаете: подтверждает увиденное ваш критерий разума, проявляющегося в механических движениях тел?
Тот подумал:
— Если академически — конечно, подтверждает. Более того, обобщает. В первых случаях мы наблюдали отклонение статистики столкновений от естественной в одну сторону, в меньшую. В последнем случае увидели отклонение и в другую сторону — в большую. Но и в том, и в другом случае это — не стихия. То есть проявляется нарочитость, а раз так, что чья-то воля и разум.
За спиной Валерьяна Вениаминовича раскатился громкий, резкий до неприличия смех; затем знакомый голос с носовыми интонациями произнес:
— Браво, Вэ-Вэ! Ну, конечно, подтверждает и обобщает. Куда уж, действительно, разумней-то!.. Даже глупость великого человека содержит в себе отсвет его величия. Вот как надо ребята: поднялся снизу, уперся лбом и продвинул науку…
Пец обернулся, встал. Корнев сидел на краю стола возле проектора, ссутулившись и сложив руки между коленей. Мятый костюм, давно не стриженные взлохмаченные волосы с сильной сединой, осунувшееся до впалости щек лицо (из-за чего нос казался длиннее), красные веки, воспаленно блестящие глаза — таким Валерьян Вениаминович его еще не видел. Все они здесь свели заботы о внешнем облике до минимума, но выглядеть так…
— Александр Иванович, здравствуйте, рад с вами наконец встретиться. Вы не находите, что нам пора… поговорить?
Их окружило внимательное, с оттенком ожидания скандала, молчание сотрудников.
— Объясниться, хотели вы сказать, — поправил Корнев. — Нахожу. Пора. И наедине. Тет-, так сказать, а-тет. Лучше прямо здесь. А вы, граждане, поищите-ка себе занятия в других местах. Здесь состоится встреча на высшем уровне. Папа Пец будет делать мне вливание. — И он пальцами показал как.
Глава 23. Монолог Корнева
Она думала, что она красивая, хорошая: в медной круглой шапочке, на тонкой ножке с пояском бахромы.
А ей сказали, что она — бледная поганка.
Лесная драма
I
— Александр Иванович, — сказал директор, когда они остались одни, — что за тон?!
— И что за вид! — подхватил Корнев в той же тональности. — Что за манера поведения! И вообще!..
— Что с вами, Саша?
— Что со мной… ах, если бы только со мной! — Он передвинулся на столе, подтянул ноги, обнял колени руками — получилось неудобно — опустил одну; его будто корчило. — Что со мной! А что с вами, со всеми нами, с миром этим?… Так что в самом деле со мной? — Он приложил сложенную трубкой ладонь к носу, к губам, опустил — смотрел мимо Валерьяна Вениаминовича; голос был угрюмый и задумчивый. — Жил-был мальчик не без способностей и с запасом энергии. Кончил школу, вырос, стал инженером. Ему очень нравилась всякая техника: приборы, стрелки там, блеск шкал, схемы, конструкции, индикаторы, электроны проскакивают, реле щелкают, музыка играет, штандарт скачет… все как у Гоголя Николай Васильевича, только на нынешний лад. Ему очень нравилось быть талантливым: изобретать, изыскивать, придумывать новое, до чего другие не доперли, делать это — чтоб восхищались, уважали, хвалили, завидовали, считали исключительным. Ему повезло, попалось занятие, в котором можно себя выразить, выплеснуть душу делами. Он был замечен, возвышен, достиг постов. И делал, творил — ого-го!.. Постойте, как это у Есенина? — Главный инженер крепко провел ладонью по лицу. — Ну, в той поэме, которую он написал перед тем, как удавиться? «Черный человек», во! «Жил мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами. И вот стал он взрослым, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою…» Э, то, да не то: и не из крестьян, не с голубыми и не поэт — хотя сил-то, может, и не меньше. То, да не то… А! — Он поднял глаза на Пеца. — Что об этом? Хотите, Вэ-Вэ, я вам лучше сказочку расскажу?
— Давайте сказочку, — согласился тот, усаживаясь.
— Даже не сказочку, а так… фантастику для среднего школьного возраста. С назидательным концом.
— Хорошо, давайте фантастику.
— Фантастика простая: пусть это наша Земля там, в глубинах Шара, в Меняющейся Вселенной. Но наблюдаем ее не мы, а какие-нибудь такие… жукоглазые. Не от мира сего. Общего с нами у них только механика, ну, еще зримое восприятие, можно и звуковое, раз есть преобразователь Бурова, а все прочее не совпадает. Дома, угодья, стада, заводы? Им это не нужно, они электричеством живы. Транспорт им тоже ни к чему, у них телекинез или такая, скажем, общая взаимосвязь, что перемещение информации равносильно перемещению существа и объектов… Сволочи, одним словом, ничего о нашей жизни, о насущном значении предметов и событий понимать не могут.
Александр Иванович немного успокоился, распрямил спину; сейчас он разрабатывал идею.
— И вот, значитца, наблюдают жукоглазые-электронные нашу родимую планету. Всеми способами своей системы ГиМ: и импульсные снования от «кадр-тысячелетие» через «кадр-год» до кадра в сутки, и ступенчатое сближение почти до упора. Даже добавим им то, что у нас нечасто получалось: четкое различение всех деталей в масштабе 1:1. Оно, если подумать, жукоглазым и не очень-то нужно: во-первых, в размытом видении легче выделить суть, общее — это мы уже оценили, а во-вторых, что им все эти тонкости-подробности — расцветки, линии, узоры, лепестки, закаты-восходы?… Все одно, как запонки для бегемота: что он ими застегнет! Но — поскольку все это есть, наполняет и украшает нашу жизнь — пусть. Итак, что же они увидят в разных режимах и планах: общем, среднем, ближнем, сверхближнем?… И так до упора?
Он помолчал, поднял палец:
— Но сначала, Вэ-Вэ, давайте суммируем, что мы-то узнали о жизни планет. Во-первых, что жизнь их — такое же событие, как и все в Меняющейся, то есть в подлинной, Вселенной: не было — возникло — побыло — исчезло. В самом общем режиме наблюдений мы видим, что таким событием, собственно, является струя-пульсация материи-времени, а турбулентное кипение и пена его — вещество — лишь самое заметное в ней. Критерий Рейнольдса, теория Любарского… все просто: напор струи усиливается — турбулентное ядро стягивается в вихревой комок, в плотный шар с устойчивым вращением и выразительным видом — держится таким, покуда струя его несет; ослабевает она — и он расплывается-рыхлится-растекается-разваливается. Переход в ламинар. Но это не только страшно просто, но и просто страшно, да и очень быстролетно, событийно… Поэтому будем, как нас в школе учили: два пишем, сто в уме — и вместе с жукоглазыми давайте ориентироваться на более приемлемое — образ планеты в пустоте. Она — весомый большой мир, а в режимах наблюдений, подобранных так, что впечатления от изменений облика сравнимы с впечатлениями от самого облика, еще и живой…
