Понятное дело, что по многим обстоятельствам идея постоя "Нортумберленда" во Франции была несерьезной, и англичане от нее отказались. Судно с Наполеоном на борту отправилось на Святую Елену 9 августа 1815 года, а Пёнтковский остался в Плимуте. Но он не отказался от тактики надоедания чиновников прошениями, пока наконец не выиграл - 17 августа он все же получил разрешение выезда на Святую Елену. Почему не согласились сразу же, а только лишь через какое-то время? Как он сам утверждал, это случилось благодаря милости герцога Девонширского, который обратил на него внимание на борту "Беллерофона" и даже вручил подарок в виде драгоценного перстня. Все это звучит очень красиво, вот только... герцог Девонширский никогда не ступал на палубу "Беллерофона".
Гораздо более правдоподобным является то, что он должен был благодарить другого англичанина, влиятельного адвоката по фамилии Кейпел-Лоффт. И в этот момент появляются две версии событий: французская и британская.
Французские историки считают, будто разрешение на выезд на Святую Елену Пёнтковский получил благодаря тому, что сами французы лаконично называют "cherchez la femme". По данной версии, к данному времени мистер Кейпел-Лоффт поддерживал весьма приятельские отношения с 20-летней брюнеткой, выпускницей Парижской Консерватории, мадемуазель Меланией Деспут, и горячечно подыскивал для нее мужа, поскольку на шатания по салонам с "вечной девушкой" смотрели не слишком хорошо. Это должен был быть муж не слишком тяжелый, то есть такой, который бы своим именем поддерживал репутацию дамы, и в то же самое время отсутствующий. Поляк, рвущийся на другой конец света, в данной ситуации был идеальным кандидатом. В результате, мистер Кейпел-Лоффт устроил, что следует в министерстве, а Пёнтковский встал перкед алтарем (на борту судна "Святой Георгий") с мадемуазель Меланией, только после этого ему разрешили взойти на борт "Буревестника", который как раз отплывал к Святой Елене.
Уотсон объяснил все произошедшее менее зрелищным, зато более логичным и - точки зрения историографии - более пристойным образом. 70-летний к тому времени знаменитый юрист Кейпел-Лоффт, все же староватый для роли Дон Жуана, был одним из известнейших почитателей Бонапарте в Англии, который публично, в прессе и официальных нотах, протестовал против пленения императора, которое сам он называл "политикой трусов". При этом, в заранее обреченной на поражение борьбе он ссылался на все существующие кодексы и постановления, не исключая "Магна Карта Либертатум" и "Хабеас Корпус". Именно он и добился для Пёнтковского разрешения выехать на Святую Елену, считая это как бы подарком для Наполеона. После отъезда мужа госпожа Пёнтковская поселилась в семье Кейпел-Лоффтов, отношение к ней было самое доброе. Уотсон без труда доказал, что обвинение ее в романе с седым адвокатом является идиотизмом, рассчитанным исключительно на компрометацию Пёнтковского.
Свадьба красавицы Мелании с необычайно красивым, хотя и чрезвычайно экзальтированным Каролем состоялась 4 октября 1815 года. А через четыре дня "Буревестник" поднял якорь.
6
Утром 30 декабря 1815 года монотонные будни Лонгвуда были оживлены визитом майора Ферзена, который сообщил, что, по согласию британских властей, в свиту достойного пленника дополнительно включается польский офицер, капитан Пёнтковский, со вчерашнего дня пребывающий в Джеймстауне8. Этим "капитанством" поначалу дал себя обмануть, среди всех прочих, и придворный хроникер Наполеона на Святой Елене, Лас Касес, который под датой 30 декабря 1815 года записал: "В этот день наша небольшая колония увеличилась на поляка, капитана Пёнтковского". Впоследствии, когда Пёнтковского уже расшифровали, Лас Касес везде в своих заметках именовал его в соответствии с правдой - поручиком.
Прибытие Пёнтковского вызвало среди спутников императора удивление и недоверие. Всем было хорошо известно, что получить разрешение для пребывания на Святой Елене вещь практически невозможная даже для наиболее влиятельных французов. А этот таинственный, никому не ведомый чужак такое разрешение получил. Само собой, возникало подозрение, что Пёнтковский должен быть "подсадным кротом" в Лонгвуде.
В подобной ситуации не может будить удивления факт, что Пёнтковского приветствовали весьма прохладно. Лас Касес, правда, отрицает этому в своем "Мемориале..." (заметка от 21 - 23.02.1816 г.): "Англичане были удивлены отсутствием энтузиазма с нашей стороны при известии о его прибытии. Наши враги писали, будто мы приняли его плохо, что является неправдой, но этого хватило, чтобы в британских официальных бумагах очутились утверждения, будто бы император его избивал, а мы все предали его остракизму. Позднее мне рассказывали про карикатуры, на которых император хватал его когтями, я же сам поджаривал его и желал съесть либо же ездил на его плечах с бичом для скота в зубах - вот вам благородство и деликатность, типичные для англичан".
Карикатуры - понятное дело - были всего лишь пасквилями в виде рисунков, но вот прохладный прием, вопреки утверждениям хроникера, вовсе не был неправдой. Что еще более противоречит утверждениям самого Пёнтковского. Дело в том, что наш валет червей в письме Кейпел-Лоффту написал, будто император принял его с энтузиазмом и проявил о нем заботу, превосходящую самые смелые ожидания: уже после первой проведенной в Лонгвуд ночи он прислал к нему слугу Маршана с вопросом, достаточно ли у Пёнтковского чистого белья, и если нет, тогда монарх снабдит его собственным! Ксёндз Сыский с обезоруживающей серьезностью подчеркнул данное событие в своей книжечке.
На самом же деле Наполеон поначалу вообще не желал видеть прибывшего, поскольку Пёнтковский появился на острове в серебристо-голубом мундире императорского адъютанта, размышляя при этом следующим образом: в течение стольких лет славы рядом с императором было столько адъютантов, что он не в состоянии запомнить всех. Вот только Пёнтковский недооценил памяти корсиканца. Бонапарте разъярился и начал кричать:
- И что должен этот мундир означать? Этот человек никогда не был моим адъютантом! Я ничего об этом не знаю! Передайте Кокберну, что я его не приму!
Но после того император поддался на уговоры Бертрана (тот какое-то время наивно считал, будто Пёнтковский является тайным эмиссаром бонапартистов и привез из Европы секретные письма) и принял поляка, который "наплел ему множество сказок".
Вскоре после того Гурго тоже демаскировал Пёнтковского. Событие имело место во время завтрака у госпожи Скелтон, жены вице-губернатора острова. Присутствовавший там губернатор, адмирал Кокберн, в какой-то момент начал выпытывать поляка о прохождении его карьеры, когда же заметил, что ответы Пёнтковского вызывают удивление на лице Гурго, обратился к генералу:
