Я поехал домой, но не спать. Я сказал моему помощнику и правой руке Джо Стрикфузу, что газета сегодня целиком на нем, а затем засел за телефон. Вскоре телефонная станция готова была проклясть меня, но к пяти часам дня я имел всю необходимую мне информацию.
Я начал с карты района, лежащей на моем столе, на которой был изображен не только Ньюжейл, но и все его окрестности, а посередине темнело бесформенное пятно Оленьего Рога. К пяти часам карта была покрыта красными чернильными точками.
Связанные общей линией, они составляли расползающийся круг, непрерывное кольцо вокруг Оленьего Рога, каждая точка которого находилась на равном расстоянии от горного пика.
Каждая красная точка обозначала телевизор, который за последние три года обслуживал, причем бесплатно, рыжеволосый мужчина. Я долго смотрел на карту, затем вышел во двор и посмотрел на Олений Рог.
Он показался мне очень высоким, выше, чем я помнил. По бокам он зарос лесом. Зимой там охотились на медведей и оленей, и я знал, что на его нижних склонах есть несколько охотничьих хижин.
Летом охотники ими не пользовались, потому что никому не хотелось лезть по почти перпендикулярному, обрывистому склону, повисая на деревьях вместо лестницы, только затем, чтобы оказаться в самом брюхе грозовой тучи.
Тучи окружали вершину и сейчас. Олений Рог, казалось, натягивает их на голову, как плащ с капюшоном, пока их серые края не покроют его почти до подножия. Я вздрогнул, вошел в дом, плотно прикрыл за собой дверь, вычистил свой автоматический пистолет и полностью зарядил обойму. Потом я сделал себе сандвич и допил то, что оставалось в бутылке, оставшейся с ночи, снял обувь, грубые местные штаны и рубашку хаки, завел будильник и лег в постель. Дневной свет еще не угас.
Будильник разбудил меня в половине двенадцатого ночи. Я не стал зажигать свет, — сам не знаю почему. Возможно, у меня все еще оставалось ощущение слежки.
Мне вполне хватало света от перемещавшихся вспышек в небе. На западе тихо рокотал гром. Я сунул пистолет в наплечную кобуру под рубашку — не потому, что хотел его спрятать, просто так было удобнее. Одевшись, я вышел через заднюю дверь, открывавшуюся в гараж.
Все было тихо, как всегда в маленьком городке ночью, слышно было, как бежит по камням ручей, тихие песни кузнечиков и клокотанье лягушек звучали сейчас почти пронзительно.
Затем все стало затихать. Сначала замолчали лягушки, потом сверчки и кузнечики.
Я тоже остановился в темноте у клумбы рододендронов, которыми моя мать всегда так гордилась. По моей спине пробежал холодок, и волосы на затылке ощетинились. Я услышал тихие шаги и еще более тихое дыхание.
Два человека перебрались через ручей и вошли в мой двор.
При вспышке молнии я разглядел их.
Они стояли на траве и смотрели на неосвещенный дом.
Одним человеком была Веди, сжимавшая что-то в руках, другим — тяжеловесный смуглый человек с автоматом.
— Все в порядке, — сказал смуглый. — Он спит. Принимайся за дело.
Я достал пистолет и раскрыл было рот, чтобы возмутиться во весь голос, но услышал ее слова.
— Ты не дашь ему возможности убежать?
По ее тону было ясно, что вопрос задается не в первый раз и ответ на него она знает. Он ядовито ответил:
— Ну, конечно, а потом зови шерифа и объясняй, зачем ты сожгла дом и госпиталь. О Господи, я же говорил Эрнику, чтобы он не доверял тебе! — Он грубо толкнул ее. — Давай.
Веди осторожно отошла от него на несколько шагов и быстро бросила в двух направлениях то, что было у нее в руках. Я услышал, как два предмета упали в траву и кусты, где их не скоро найдешь даже при дневном свете. Затем она повернулась и сказала вызывающе:
— Ну, что ты теперь будешь делать?
Наступила минута абсолютной тишины, настолько полной ожиданием убийства, что казалось, будто далекие зарницы побледнели из сострадания. Затем смуглый сказал:
— Ладно, пошли отсюда.
Веди направилась к нему. Он ждал, пока она подойдет совсем близко, и тогда ударил ее. Она слабо вскрикнула и упала. Он начал бить ее ногами. Я быстро выскочил из укрытия и ударил его в ухо рукояткой пистолета. От удара он развернулся и упал.
Веди приподнялась на колени и взглянула на меня, чуть слышно всхлипывая от злости и боли. Из уголка ее рта текла струйка крови. Я забрал у громилы автомат и зашвырнул его в ручей, а затем наклонился над девушкой.
— Возьмите-ка мой носовой платок.
Она взяла платок и приложила его к губам.
— Вы появились как нельзя более кстати, — сказала она почти злобно.
— Так уж получилось. Я обязан поблагодарить вас за свою жизнь и за свой дом. К госпиталю вы отнеслись не так снисходительно.
— Там никто не погиб. Я проверила. Здание всегда можно отстроить, а жизнь — дело другое.
Она посмотрела на лежавшего без сознания мужчину. Глаза ее горели, как у кошки.
— Вот его бы я с удовольствием убила.
— Кто он?
— Партнер моего брата.
Она бросила быстрый взгляд на Олений Рог, и свет в ее глазах погас, а голова склонилась.
— Ваш брат послал вас расправиться со мной?
— Он не говорил..
— Но вы знали?
— Поняла, когда Мартин пошел со мной.
— Вы специализируетесь на поджогах?
— Поджоги? А, установка огня. Нет. Я химик. Я хочу…
Она резко одернула себя и не докончила фразу.
— Значит, те штуки — подслушивающие устройства, — сказал я.
Она спросила, что я имею в виду.
— Маленькие приборчики, которые ваш брат поставил в телевизоры, — сказал я. — Я догадывался, что это такое, когда увидел, как они размещены. Ряд караульных постов вокруг оперативного центра, уши, чтобы улавливать каждое слово, потому что если кто-то из жителей что-нибудь заподозрит, то будет болтать об этом и тем самым даст предупреждение. Он слышал мои телефонные разговоры сегодня вечером, не так ли? Вот почему он и послал вас. Он слышал и дока, а потому…
С неожиданной скоростью метнувшись в сторону, она бросилась бежать. Все повторялось; она быстро бежала, я нагонял.
Веди шлепала через поток, обдавая брызгами мое лицо и одежду. На другом берегу я опять поймал ее. Но на этот раз она стала отбиваться.
— Отпустите меня! — Она шипела, молотя меня кулаками. — Знаете ли вы, что я сделала ради вас? Я сама напросилась на нож. Отпустите меня, неуклюжий дурак!..
Я прижал ее крепче. Шелковистые волосы девушки касались моей щеки. Ее гибкое тело боролось, и оно было не мягким, а возбуждающе упругим.
— Пока я не пожалела об этом, — докончила она.
Я поцеловал ее, и тут случилось странное.
Я целовал девушек, которые не хотели этого, я целовал девушек, которым не особенно нравился, целовал недотрог, которые визжат от любого прикосновения, и бывало, получал по морде, но я никогда не видел девушку, которая была бы так отстранена от меня, как эта. Она даже не шевельнулась. Она вообще прекратила всякое движение. Мои руки обнимали ее, мои губы прижимались к ее губам, а от нее исходил такой холод, такое неприятие, что я даже не мог рассердиться.
