Плетнев посмотрел на двух майоров, а затем, прищурившись, перевел взгляд на плазменную трубку.
— Что могли бы сделать для нас Велигорский, Языков и Белозерский? Ничего. Могло бы быть еще хуже. Более чем вероятно, что они просто убили бы нас, всех троих. Я хочу сказать, не стоит менять знакомого дьявола на неизвестного. Мирский — дьявол вполне умеренный.
— Он ягненок, а не дьявол, — с сомнением сказал Гарабедян. — Я считаю его своим другом, но… Плетнев вопросительно поднял бровь. — Но сейчас, в критический момент, я не знаю, как он себя поведет.
— Думаю, все кризисы уже позади, — заметил Плетнев. — Теперь забудьте об этом разговоре. Идите. Не раскачивайте лодку. Дайте мне спокойно достроить хижину.
Гарабедян кивнул, сунул руки в карманы и повернулся. Анненковский на мгновение задержался, глядя, как Плетнев делает зарубку на бревне.
— Мы думали о том, чтобы сделать вас нашим командиром, — спокойно сказал Анненковский. — Мы не собираемся причинять какой-либо вред генералу Мирскому.
— Я не согласен, — не оборачиваясь, бросил Плетнев.
— Что если он окончательно свихнется?
— Не свихнется.
— Где вы? — в десятый раз крикнул Мирский.
Он стоял посреди библиотечного зала, среди кресел и информационных терминалов, подняв вверх кулаки. Лицо его было красным и потным, а горло сжимали гнев и отчаяние.
— Вы мертвы, так же как и я? Они казнили вас?
Ответа не было.
— Вы убили меня!
Он стиснул зубы, изо всех сил стараясь восстановить дыхание. Он знал, что если попытается сказать что-либо еще, слова превратятся в нечленораздельные обрывки. Слабый сигнал в мозгу, короткое, поясняющее предупреждение: «Сейчас вы используете материал, несвойственный вашей личности», — почти довело его до предела. Очень многое из того, о чем он думал и что делал, характеризовалось этим сообщением. Он тщательно исследовал эту область — лежа ночью в своем гамаке, стараясь заснуть и понимая, что он не нуждается в сне.
У него появилось ощущение, что большая часть того, что он помнил, являлось лишь логической реконструкцией. Вся левая сторона его тела казалась свежей и новой, имела, так сказать, другой запах. Он понимал, что новым было не тело, а соответствующая часть мозга.
В первые несколько дней Мирскому казалось, что все идет хорошо. Он считал, что сможет привыкнуть к положению воскресшего Лазаря; он заставлял себя относиться к этому как к шутке, считая, что воскрес из мертвых, дабы мягко дискредитировать заявление Погодина о том, что Велигорский вышиб Мирскому мозги. Но шутка не сработала.
Солдатам библиотека казалась столь же плотно закрытой и угнетающей, как могила. А что можно найти в могиле?..
Шутка превратилась в мрачную оценку реальности. Никто теперь не воспринимал всерьез его руководство. Он был призраком; не полковником, только что получившим повышение и внезапно ставшим генерал-лейтенантом, а странным пришельцем из глубин города третьей камеры.
Суеверие, невероятно развитое среди военных.
После недели бесплодных попыток вновь стать таким, как в прошлом, он вернулся в библиотеку. До этого он боялся приходить сюда, опасаясь, что его могут встретить три замполита и снова расстрелять.
Суеверие.
Он ждал, пока те, кто был внутри, уйдут — сначала китайцы, мужчина и женщина, а потом единственный русский, ефрейтор Родженский. Лишь когда библиотека опустела, он зашел в нее.
И кричал до хрипоты.
Он сел в кресло, нашаривая пульт информационного терминала, подняв и снова уронив крышку. Наконец, он вставил пальцы в пять углублений.
— Законы! — потребовал Мирский. — Законы покинутого города!
Библиотека задала несколько вопросов, сужая поиск до разумных пределов.
— Убийство!.
Материал был обширным и подробным. Убийство было преступлением, наказывавшимся психологической оценкой и перестройкой личности, если это требовалось.
— Что если некому исполнить наказание?
«Это не наказание, — ответил голос автомата, — это искупление вины, исправление недостатков, возвращение в общество».
— Что если нет закона, нет полиции, нет судей или судов, нет психологов?
«Подозреваемый может быть задержан на девятнадцать дней. Если по прошествии этого времени приговор не вынесен или ответственность не установлена, подозреваемый подлежит освобождению и передается под опеку клиники для восстановительного лечения».
— А если нет клиники?
«Подозреваемый подлежит освобождению под его личную ответственность».
— Где происходит освобождение?
«Если не требуется иное, по месту заключения».
— Куда их помещают после того, как схватят?
«Если они захвачены в помещении достаточного размера, чтобы можно было воспользоваться специальной медицинской аппаратурой…»
Он увидел в качестве примера часть библиотеки, за плотно закрытой дверью в северной стене: две маленьких набитых оборудованием комнаты.
«…тогда подозреваемых держат под воздействием снотворного, пока их не затребуют власти или не пройдет девятнадцать дней. Медицинские роботы при необходимости выполняют роль полицейских».
У него было еще два дня.
Мирский вернулся в четвертую камеру и в течение нескольких часов играл роль командира. Он встретился с Хоффман и Римская, чтобы продолжить дискуссию об открытии городов второй и третьей камеры для поселенцев.
Затем он незаметно ушел, взял автомат и вернулся в третью камеру. В библиотеке было пять человек: снова Родженский, а с ним четверо людей НАТО, один из них — морской пехотинец. Мирский дождался, пока они уйдут, и вошел в библиотеку с оружием в руках.
Он дал политработникам шанс. Если они будут освобождены, единственное, что они смогут сделать — это снова прийти за ним. Он останется в библиотеке в течение следующих двух дней и будет терпеливо ждать…
Библиотека была пустой уже несколько часов. За это время он понял, что его план не имеет смысла. Библиотека не будет долго пустовать. Он должен исполнить свой приговор — смерть — тайно, иначе это будет не только бессмысленно, но даже хуже. Если он не уничтожит трех политработников более тщательно, чем они уничтожили его, они воскреснут, а он будет заключен на девятнадцать дней, и все начнется сначала — цикл безумия и жестокости, превосходящий даже кошмары Гоголя.
Он подошел к стене, за которой без сознания ждали три замполита, и направил автомат в пол массива кресел, быстро моргая.
— Я не тот же самый человек, которого вы убили, — сказал он. — Почему я должен мстить?
Даже если бы он чувствовал себя тем же самым человеком, это могло быть оправданием. Он мог посткпить так, как подспудно хотел в течение многих лет. Возможно, ясность мыслям придало разрушение некой иррациональной части его сознания, высвободившее истинное и четкое побуждение.
