«Не откажись от угощения», — прочел Сирано вывеску.
Они постучали в запертую дверь. Пока трактирщик открывал ее с видимой неохотой, Ноде рассказывал Сирано о былом «дне баррикад»:
— Тогда горожане перегородили улицы, чтобы помешать королевским войскам войти в Париж, где обосновался герцог Генрих Гиз, по прозвищу Рубчатый. В ту ночь воевали три Генриха: король Генрих III Валуа, Генрих Наваррский Бурбон и Генрих Гиз, «король Парижа», сумевший снискать расположение простолюдинов, но, как глава католической лиги, для достижения власти он заручился поддержкой Испании, которой распродавал Францию по частям.
— Как же вы описали его конец, дорогой Ноде?
— Именно так, как произошло. Генрих III, изучавший Макиавелли, внезапно признал «короля Парижа» Генриха Гиза, утвердил все его распоряжения и дружески пригласил к себе. Самонадеянный Гиз, суливший фанатикам повторение Варфоломеевской ночи, отважно явился к королю и был заколот на пороге его кабинета.
— Неужели после того, что мы видели по дороге сюда, здесь произойдет нечто подобное?
— О, друг Сирано! Поистине с вами не умрешь от скуки! То вы ввергаете меня в плаванье на фелюге с двумя гробами, откуда восстаете и вы, и отец Кампанелла, ради которых приходится избегать испанских кораблей, как пиратов, в результате чего я был выдворен с почетом в Новую Францию; то вы же перелетаете туда неведомым способом, по убеждению вице-короля, с помощью стеклянных банок с росой, притягиваемой солнцем; то сейчас заставляете меня пережить мной же описанный «день баррикад».
Сирано искренне смеялся шутке своего неунывающего толстяка.
Сонный старый трактирщик с торчащими седыми космами отпер дверь, подозрительно оглядывая гостей.
— Лошадей, конечно, я могу поставить во двор, если будет заплачено за корм, который нынче вздорожал, почтенные господа. Но где же ваши слуги и багаж, без которого не путешествуют? — произнес он отнюдь не приветливым голосом.
Сирано почудилось, что он уже слышал это как-то раз. Ноде отчаянно торговался с бессовестным кабатчиком. Наконец они договорились о цене, и трактирщик, открыв ворота, увел коней во двор, а путники отправились по парижским улицам пешком.
Еще по дороге в Париж они увидели бедствующую Францию, опустошенную поборами, как набегами врагов. Крестьяне, ограбленные сборщиками податей, питались кореньями, лишенные скота, порой вынужденные сами впрягаться в плуг, терпели негодуя. И у всех на устах виновник общих бед Мазарини. Его имя слышалось вперемежку с проклятиями и на улицах Парижа, где слилось недовольство и знати и простолюдинов. Брожение в столице уже складывалось в мощное движение Фронды (что означало — шутка, детская игра в лапту), которая отнюдь не в шутку грозила королевскому двору.
В толпе Сирано и Ноде слышали крики: «Свобода!»
Оказывается, Мазарини вчера арестовал трех членов парламента, и народ требовал свободы им и свободу себе.
Возбужденные парижане стекались к баррикадам.
Путники вынуждены были задержаться около одной, где в образованный всякой всячиной вал рядом с опрокинутыми столами и стульями, старой телегой и лестницей попала лакированная карета, из которой не выпрягли даже лошадей, две пары редкой белой масти в яблоках.
На крыше кареты стоял оратор в епископском облачении и держал перед столпившимися горожанами зажигательную речь.
— Кто это? Кто? — спрашивали окружающих Сирано и Ноде.
— Герцог Рец, архиепископ парижский, разве не узнаете? Или вы гугеноты? — отвечали им соседи по толпе, награждая их косыми взглядами.
— Сколько можно терпеть у руля нашей Франции невежду, корыстолюбца, превзошедшего в тщеславии и алчности самого почившего кардинала Ришелье! Народ стонет под его игом, несчетные поборы губят вас, многих пускают по миру. Он, Мазарини, призвал откупщиков, так называемых «партизан», взымая с них причитающуюся по налогам сумму вперед и предоставляя им право сдирать с вас, простых людей, прежде всего крестьян, сумму вчетверо большую. Ему выгоднее иметь дело с несколькими наживающимися на разорении народа бессовестными «партизанами-откупщиками», чем с самим народом. Но народ в вашем лице, горожане Парижа, должен сказать свое слово! Если временщик заточил вчера в тюрьму трех уважаемых членов парламента, вручивших власть королеве-регентше, то все вы вправе потребовать свободу узникам и свободу себе! Надо положить конец узурпатору власти, вчерашнему камердинеру, надевшему кардинальскую сутану и ослепившему королеву. На баррикады! На баррикады!
— Однако, — заметил Сирано, — речь архиепископа мало напоминает церковную проповедь.
— С тем же успехом проповедью можно назвать рычание льва, — отозвался Ноде и добавил: — Герцог Рец! Я знал его, он из флорентийцев свиты зловещей Екатерины Медичи. Еще в юности он изучал заговоры и сам Ришелье, прочтя его памфлет о заговоре Фьески против генуэзского деспота Дория, заметил об авторе: «Вот опасный ум». И кажется, он действительно опасен кое-кому в Лувре.
Толпа ринулась к дворцу, увлекая с собой двух доброносцев от баррикады к баррикаде.
На одной из них Сирано с замиранием сердца увидел вдали силуэт женщины с простертой вперед рукой. Но в ней была не свеча, как когда-то, а знамя.
— Свобода! Свобода! — кричали вокруг, быть может, повторяя ее возглас.
Сирано попытался пробиться к ней, но бегущая толпа повлекла его дальше к Лувру.
Уже вблизи дворца толпа задержалась еще около одной баррикады, где на опрокинутой бочке стоял другой оратор. Его длинные русые кудри струились по плечам, одухотворенное лицо с тонкими, почти женственными чертами пылало, бархатный голос гремел.
— Это герцог Бофор, незаконный внук Генриха IV! — воскликнул Ноде.
— Ну да, Бофор! Наш Бофор! — отозвался благообразный горожанин. — Мало найдется милашек, которые отвернутся от такого молодца! Недаром его прозвали «королем торговок», а торговки в наше время — сила! Вы только послушайте его!
— Горожанки и горожане, дорогие моему сердцу парижанки и парижане! — и гремел, и вкрадчиво проникал в души слушателей красивый вибрирующий голос. — Настало время потребовать ответа от коварного псевдосвятоши, нарушившего обет безбрачия, не вступая в брак, поскольку под рясой у бывшего камердинера нет и капли королевской крови. Но зачем ему узы брака, когда можно наслаждаться его радостями без всяких уз, налагаемых церковью и совестью?
Хохот пронесся по толпе. Больше всех хохотал, тряся жирными подбородками, сытый горожанин, стоявший подле Сирано и Ноде.
— Ни для кого не секрет, — продолжал как бы на ушко, даже наклонившись к толпе, Бофор, — что этот «кардинал», кокетливо показывая алую подкладку своей подобранной сутаны, проникает по ночам в спальню «мамаши» и, надо думать, не для напутствия ее в качестве духовника, а принося ей скорее не духовную, а плотскую пищу, куда более сладостную!
И снова хохот в толпе.
— Наслаждаясь плотскими радостями по ночам, они загубили нашего малолетнего короля. Его наверняка уже нет в живых!
— В Лувр! В Лувр! К королю! К нашему маленькому королю! — закричали в толпе.
Еще в юности, слоняясь по парижским салонам, участвуя в несчетных дуэлях, которые, казалось, могли бы открыть Сирано де Бержераку путь в Лувр, он так и не добился тогда заветной цели.
И вот теперь, став иным, стремясь не к своей выгоде, а посвятив себя борьбе со Злом, вместе с толпой Сирано, потеряв своего спутника Ноде, ворвался в королевский дворец.
Сотни ног топтали зеркальный паркетный пол роскошных беломраморных залов с лепными украшениями в простенках и на потолке.
И Сирано увидел перед собой прославленную красотой королеву Анну. Она вышла к толпе, ведя за плечи хилого сына, Людовика XIV, который через четверть века стал олицетворением безграничной королевской власти, основанной на прихоти, самодурстве, бессмысленном этикете.
Но сейчас рядом с неестественно бледной, но величавой королевой стоял перепуганный худенький мальчик в роскошном, видимо стесняющем его, костюме и расширенными глазенками смотрел на возбужденные лица ворвавшихся во дворец людей.
Анна сказала:
— Я приказала освободить трех арестованных членов парламента и строго взыщу со своего первого министра за его самовольство. Занимавшийся нашими финансами Эмери мной уже отстранен. Кроме того, я обещаю выполнить ваши желания, которые изложат мне выбранные вами представители и которые не пойдут во вред стране и короне.
Сирано отметил про себя, что французский язык королевы Франции желал бы лучшего. Во всяком случае, соляресса Эльда, изучавшая его на невообразимом расстоянии от Франции, успела в произношении куда больше.
Ноде так и исчез, и Сирано решил идти к доброносцу герцогу д'Ашперону один.
Он шел знакомыми улицами, по которым проходил когда-то вместе с другом детства Кола Лебре, но вспоминал почему-то не виденные ими вместе дома, которые встречались теперь ему, а исполинские башни, сложенные из поставленных друг на друга дворцов, уходившие в розовые полупрозрачные облака, куда поднимали чудесные самодвижущиеся ступеньки лестниц.
