Я стоял и злился. Эти бояре держали паузу подольше, чем иные артисты. Они понимали, что мне не терпится узнать, кого же они назначили мне в родственники, но фамилий не называли. И за стол они меня не сажали. Видимо, такое произойдет, если только мой неведомый пока родственник признает меня своим сыном или еще кем-то.
Мы еще немного поговорили о моих лекарских успехах и меня отпустили.
На следующий день мы стояли обедню в Спасо-Преображенском соборе, и я обратил внимание, что наш поп отец Павел немного гнусавит и на левой щеке у него приличный флюс. После службы я спросил у него, чего он так мучается, надо зуб удалить. На что он мне сказал:
– Данила, боюсь я этих коновалов проклятых, один раз в жизни на торге решился, так чуть не умер, как свинья визжал, которою к забою ведут. Невместно мне сейчас визжать, сан не позволяет. Буду так ходить, молитву прочитаю, и с божьей помощью все пройдет.
– Батюшка, есть у меня водка особая, сам сделал, если ею подышать, то как бы опьянеешь, и не чувствуешь ничего, а я вам удалю зуб и все в порядке будет.
Сразу поп не согласился на удаление, но уже к вечеру он сам пришел ко мне и сказал:
– Делай хоть что, не могу больше.
Я тут же позвал Антоху, посадили бедного попа на тяжелый стул, я высмотрел больной зуб и Антоха, опытной рукой, начал капать эфир на маску. Через десять минут наш поп "поплыл", интенсивность капания уменьшили, я приготовил, изготовленные по моим чертежам клещи, и мысленно сказав:
– С богом, – отделил лопаткой десну и, крепко взяв остатки зуба в клещи, начал его раскачивать. Лицо отца Павла оставалось спокойным, и он пытался улыбнуться. Я, раскачивая зуб, медленно вытащил его, затем крепко сжал края десны прокипяченой тряпочкой, увы, ваты у меня еще не было. Корни, слава богу, все были целые, в челюсти отломков не осталось. Мы с Антохой отвели отца Павла на топчан. Он по-прежнему улыбался и ничего не соображал. Но прошла четверть часа и глаза его приняли осмысленное выражение. Он сел повыше, оглянулся по сторонам и спросил:
– Так, когда же ты меня мучить начнешь, изверг рода человеческого?
– Так, батюшка, все уже сделано, зуб вот он. Заберите себе, да закиньте за печку от сглаза.
Отец Павел смотрел на меня, и на его лице расплывалась улыбка:
– Так я же почти ничего не помню. Ты вроде мне железяку какую-то совал. Я думал, что еще долго.
Он сунул палец в рот. Я закричал:
– Батюшка, нельзя пальцами в рану лезть! И дневную трапезу пропустите, а повечерять уже можно.
– Ну спасибо тебе отрок, не даром поговаривают, что благословение господне на тебе лежит, легкая рука у тебя в самом деле.
Отец Павел еще долго рассыпался в благодарностях и потом ушел, благословив меня.
Антоха же сказал:
– Данила Прохорович, вы, когда начали десну драть, я чуть сам сознания не лишился. Такой треск стоял, а попу хоть бы что. А уж когда клещами зуб потащили, я вовсе зашатался.
– То ли еще дальше будет, привыкай Антоха, вот поработаем с тобой еще годик и тебя может Антоном, кликать будут.
Когда я приступил к портрету Кирилла Мефодиевича, посмотреть на это собрались все, кому позволяло положение. Женская половина дома стояла в первых рядах, светясь набеленным лицом и улыбаясь начерненными зубами, мечтала о своих портретах.
Черные зубы у женщин первое время вгоняли меня в тоску, очень уж было непривычно, но за год я привык к этому и уже с удивлением смотрел, если у какой-нибудь девицы видел белозубую улыбку.
Я думал, что боярин откажется позировать при таком скоплении народа, но он, похоже, был даже доволен этим обстоятельством. Он восседал на стуле с высокой резной спинкой в горделивой позе и поглаживал свою роскошную бороду, которую ему постарались расчесать к такому событию.
Я, рисуя, вспомнил, кто ему расчесывает бороду, и чуть не рассмеялся. Да уж в старину каноны красоты были совсем другие. На наших красавиц никто бы взгляда не кинул. Но наш боярин в этом зашел очень далеко, в бане и в усадьбе его обслуживали две толстухи, которые бы взяли все первые места на конкурсе самых толстых. А остальные мужики только облизывались, глядя на такое великолепие.
Рисовал я портрет неделю. Кирилл Мефодиевич устал.
– Никогда не думал, что это такое долгое дело, удивлялся он.
– Кирилл Мефодиевич, ведь на века делаем, чтобы ваши потомки смогли посмотреть на предка своего.
Но рисование портрета прервал неожиданный визит. Во время рисования во дворе поднялся переполох, слышались крики, и шум, и нам пришлось прекратить наше занятие. Когда мы вышли во двор, туда уже въехал возок.
– Архимандрит, выдохнул воевода и побежал под благословение.
Действительно, нас посетил без предупреждения настоятель Борисоглебского монастыря настоятель Мисаил. Когда я увидел его лицо, то сразу понял причину визита.
– Интересно, почему у служителей церкви флюс всегда с левой стороны? – была следующая моя мысль.
Суета стояла дикая, все бросились под благословение, потому, что Мисаил редко появлялся на людях, только в церковные праздники.
Но воевода быстро сориентировался, и вскоре стража навела порядок, и Мисаил в сопровождении нескольких монахов зашел в дом.
Вскоре меня позвали к воеводе. В приемном зале за столом сидели воевода и архимандрит. Когда я зашел, и как все прочие попросил благословения, архимандрит, с любопытством смотревший на меня, протянул:
– Так вот ты, какой отрок? По рассказу отца Савла я думал ты постарше. И тут он скривился от боли и схватился рукой за щеку.
– Вот проклятый зуб не дает жизни уже неделю, – пожаловался он воеводе.
– Ох, не говорите, отец Мисаил, я сам в прошлом годе маялся, так ведь две недели не спал, отвечал воевода и продолжил, обращаясь ко мне:
– Данила, тебе оказана честь невиданная, чтобы сам архимандрит к лекарю приехал, не было такого никогда.
Архимандрит, болезненно морщась, сообщил:
– Так я бы и не приехал, только вот отец Савл рассказал, что у твоего лекаришки специальное место для того, чтобы зубья драть.
Отец Савл, как услышал, что я зубами маюсь, сразу мне рассказал о том, как он даже не слышал, как у него зуб выдрали. Правда ли, что надо водку нюхать?
– Да отец Мисаил, – снова поклонившись, ответил я, – надо нюхать и будет, что-то вроде опьянения и не почувствуете ничего.
– Давай отрок веди меня туда, будешь мне сейчас тоже зуб драть.
И архимандрит решительно встал и направился к двери, воевода побежал за ним, показав мне кулак. Я поспешил вперед и, открыв двери, показал дорогу.
Когда архимандрит, оставив свиту за дверью, зашел в комнатку, приспособленную под операционную, он с удивлением осматривался вокруг. Комнатка была небольшой стены, и потолок были выбелены, а полы протерты до желтизны. Здесь стоял чуть ощутимый запах эфира, который в бутыли стоял на также вычищенном столе, на котором под льняной тряпицей лежали прокипяченные инструменты.
