На следующий день я попросила Свистуна и Трещотку записывать большие семаграммы у меня на глазах вместо того, чтобы предъявлять мне готовые, и они согласились. Позже я внимательно изучила видеозапись этого сеанса, постоянно консультируясь с компьютерной транскрипцией их устных высказываний.
Наконец я выбрала самое длинное предложение из нашей беседы. В нем Свистун сообщал, что планета гептаподов имеет две луны (причем одна значительно крупнее другой), что тремя основными газами ее атмосферы являются азот, аргон и кислород, что половина ее поверхности покрыта водой. Первые слова соответствующего устного высказывания в буквальном переводе выглядели примерно так: «неравенство-по-размеру камни-на-орбите от-носятся-главный-к-второстепенному».
Потом я отметила на видеопленке начало и конец записи этого предложения и прокрутила выделенный сегмент в замедленном темпе, завороженно следя за тем, как из черной шелковистой нити сплетается сложная паутина большой семаграммы. Я просмотрела этот сегмент несколько раз. В конце концов я остановила пленку в тот момент, когда первый штрих был уже завершен, а второй еще не начат: на стоп-кадре обозначалась одна-единственная волнистая линия.
Сравнивая этот начальный штрих с полностью законченным предложением, я обнаружила, что тот участвует в нескольких его частях: начинаясь в семаграмме КИСЛОРОД в качестве детерминатива, отличающего этот газ от остальных элементов, он плавно перетекал в морфему сравнения при описании размеров двух лун и под конец выгибался главным хребтом семаграммы ОКЕАН. И при всем при том я видела одну непрерывную волнистую линию, к тому же начерченную Свистуном самой первой! Что могло означать лишь одно: гептапод должен заранее знать, как расположить и увязать все семаграммы предложения, прежде чем он приступит к письму.
Прочие штрихи, как выяснилось, тоже переходили от одной части предложения к другой, связывая их таким образом, что ни одно придаточное нельзя было просто изъять, для этого следовало переписать все предложение заново. Итак, гептаподы отнюдь не записывали предложения посемаграммно, если можно так выразиться: вместо этого они конструировали его из отдельных полифункциональных штрихов безотносительно к индивидуальным семаграммам!
Мне и прежде доводилось видеть каллиграфические, надписи с высочайшей степенью тонких различий, в особенности исполненные арабским алфавитом; однако это изумительное искусство зижделось на тщательных предварительных расчетах опытных писцов-каллиграфов. Никто не может спонтанно выписывать столь сложный узор со скоростью, необходимой для поддержания беседы… По крайней мере ни один человек.
Из уст какой-то комической актрисы я однажды услышала шутку, которая мне запомнилась, и звучала она примерно так: «Я еще не вполне уверена, что готова стать матерью. Я пошла к подруге, у нее трое детей, и задала вопрос. Послушай, сказала я ей, допустим, я рискну завести ребенка. Что, если он начнет винить меня во всех своих бедах, когда вырастет? Моя подруга долго смеялась, но все-таки ответила: почему если?»
Это моя любимая шутка.
Мы с Гэри сидели в маленьком китайском ресторанчике, служившем нам убежищем от армейских порядков полковника Вебера, и поглощали мое любимое кушанье: рисовые колобки со свининой, благоухающие кунжутным маслом. Я обмакнула колобок в соевый соус, приправленный уксусом, и спросила:
— Ну и как у тебя обстоят дела с Гептаподом Б? Гэри задумчиво поглядел на потолок. Я попыталась поймать его взгляд, но он отвел глаза,
— По-моему, ты сдался, — констатировала я. — Ты даже не пытаешься, верно?
На лице Гэри появилось изумительно унылое выражение.
— У меня просто нет способности к языкам, — покаянно пробормотал он. — Я думал, изучение Гептапода Б будет похоже на изучение математики, но это совсем не так. Он слишком чужой для меня.
— Почаще беседуй с ними о физике, это может помочь.
— Вероятно. Но после нашего прорыва я прекрасно обхожусь несколькими фразами.
— Что ж, тут есть свой резон, — вздохнула я. — Должна признаться, я тоже поставила крест на математике.
— Так, значит, мы квиты?
— Увы. — Я отпила глоток чая. — И все же мне хочется поговорить о принципе Ферма… Есть в нем нечто странное, но я никак не могу понять, что именно. На мой непросвещенный слух, он отчего-то не звучит как закон физики.
В глазах Гэри вспыхнул огонек.
— Бьюсь об заклад, я знаю, о чем ты говоришь! — В возбуждении он принялся крошить аппетитный колобок палочками. — Мы все привыкли думать о преломлении света в каузальных[14] терминах: луч достигает поверхности воды — это причина, он меняет свое направление — это следствие. Принцип Ферма потому и кажется странным, что описывает поведение света как ориентированное на цель. Звучит как заповедь Господня, обращенная к световому лучу! ТЕБЕ ДОЛЖЕНСТВУЕТ МИНИМИЗИРОВАТЬ ЛИБО МАКСИМАЛИЗИРОВАТЬ ВРЕМЯ, ЗАТРАЧЕННОЕ НА ПУТЬ К ТВОЕМУ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЮ.
Я обдумала его слова.
— Продолжай.
— Это старая и больная проблема философии физики. О ней начали говорить с тех пор, как Ферма сформулировал свой принцип в 1600-х. Планк посвятил ей целые тома! Все дело в том, что общепринятые формулировки физических законов каузальны, в то время как вариационные принципы вроде принципа Ферма являются целеполагающими… почти телеологическими.
— Гм. Весьма интересный взгляд на мир. Дай-ка мне подумать. — Я вынула из сумки фломастер и нарисовала на бумажной салфетке копию той схемы, что Гэри изобразил на доске в моем кабинете. — Ну, хорошо, — сказала я, размышляя вслух. — Допустим, что у светового луча есть цель, и состоит она в выборе самого быстрого пути. И как же свет справляется с поставленной задачей?
— Ну, если мне будет дозволено спроектировать на луч света человеческое поведение, я бы сказал, что он должен рассмотреть абсолютно все возможные пути и вычислить, сколько времени будет потрачено на каждый из них. — Он ухватил с сервировочного блюда последний колобок и задумчиво отправил в рот.
— И чтобы сделать все это, — подхватила я, — луч света обязан абсолютно точно знать, где находится место его назначения. Если место назначения будет иным, то и самый быстрый путь к нему окажется другим.
Гэри довольно кивнул.
— Совершенно верно. Само понятие «быстрейшего пути» теряет смысл, если точка прибытия не определена. А чтобы подсчитать время, потребное на прохождение конкретной траектории, лучу необходимо знать, что именно и где он повстречает по дороге. Ну, скажем, где расположена поверхность воды.
