- А кто же? Да, так ты спорил с ними о Чернобыле и кричал, что тебе жаль этих ребят, потому что они за пять лет все умрут от лейкемии. Ты кричал, что атомную электростанцию в Арканзасе давно нужно стереть с лица земли. Мне насилу удалось усадить тебя в кэб. Я довел тебя до дверей твоего номера и оставил на всякий случай в шкафу бутылку. Ты уверял, что с тобой полный порядок. Ты намеревался принять ванну и потом позвонить какому-то парню по имени Бобби.
- Это не парень, а девушка, - растерянно поправил его Гарднер. Он потер рукой шею и задумался.
- Все в порядке?
- Вполне. Не о чем беспокоиться.
Он положил трубку, и тут его пронзила странная, нелогичная, почти абсурдная мысль: Бобби попала в беду.
Он медленно подошел к стулу и сел на него верхом. Идиот! Он рассуждает о Чернобыле! Почему на земле столько идиотов?
Беги отсюда, Гард, - промелькнуло у него в голове. - Черт с ним, с марафоном! Черт с Лучшей Подругой Поэзии шлюхой Мак-Кадл! Беги отсюда сейчас же, пока не случилось ничего непоправимого. Потому что, если ты останешься здесь, что-нибудь ужасное обязательно случится. Здесь везде кровь, даже на луне.
Нет! Пусть он будет проклят, если убежит отсюда и вернется в Мэн с этой болтающейся между ногами штукой. Только не он!
И потом, здесь эта шлюха.
Ее зовут Патриция Мак-Кадл, и Гард никогда еще в своей жизни не встречал шлюху такого высокого класса.
У нее был контракт, основу которого составлял тезис: нет игры - нет денег.
- Боже! - прошептал Гарднер и закрыл глаза руками. Он попытался прогнать головную боль, отлично зная, что существует только одно лекарство, но это лекарство одновременно является и отравой.
Он знал также, что все это очень плохо. Что его опять закручивает циклон.
Джим Гарднер входил в состояние свободного падения.
Патриция Мак-Кадл была звездой их поэтического марафона. Ее ноги были длинными, но излишне мускулистыми, нос - аристократическим, но несколько длинноватым, чтобы считаться привлекательным. Однажды Гард мысленно попытался поцеловать ее и ужаснулся: она могла бы проткнуть ему носом щеку. Ее лицо было удлиненной формы, с короткими ресничками над серыми, как дождливое небо, глазами. Любимые духи - "Мэйфлауэр".
В программу поэтического марафона она была включена в 1988 году, когда один из шести поэтов, намеревавшихся принять участие в поездке, повесился на галстуке в собственном сортире.
У Патриции было двенадцать публикаций, и ее стихи нравились публике. В марафоне она увидела отличный способ рекламирования себя и вскоре сумела возглавить это предприятие.
Она перепробовала в качестве участников марафона многих поэтов и менее чем за тридцать шесть часов до его начала пригласила наконец Джима Гарднера.
- Ты все еще пьешь, Джимми? - спросила она его при встрече. Джимми он ненавидел, когда его так называли. Большинство людей звали его Джим. Джим - это было нормально. И редко кто называл его Гард - кроме него самого... и Бобби Андерсон.
- Пью помаленьку, - ответил он. - Но не очень много.
- В это нелегко поверить, - холодно возразила она.
- Ты всегда была недоверчивой, Патти, - заметил он, зная, что она не любит, когда ее так называют, еще больше, чем он имя Джимми. Ее пуританская кровь восставала против подобной фамильярности.
- Ты спросила просто из любопытства, или же у тебя есть какое-нибудь предложение?
Конечно, он знал, и она знала, что он знал, что они могут прийти к соглашению, но соглашение это вылилось в несколько странную форму.
Это был не брачный контракт, но нечто в этом роде. Джим хотел приобрести к зиме неновую, но хорошо работающую печку, Патриция Мак-Кадл хотела приобрести себе поэта. Боясь, что он нарушит их устное соглашение, в тот же день она прикатила к нему из Дерри с контрактом, отпечатанным в трех экземплярах, и нотариусом. Гард был несколько удивлен, что она не притащила с собой и второго нотариуса на случай, если первый, к примеру, подвернет ногу.
Шутки в сторону. Он никак не мог сейчас разорвать этот чертов контракт, потому что тогда ему не видать печки, как своих ушей. Более того, эта стерва потащит его в суд и заставит платить не менее тысячи долларов в качестве возмещения убытков, потому что в контракте было записано однозначно, что он должен принимать участие в марафоне тридцать (30) дней.
И потом, она обязательно будет преследовать его. Самой ей будет казаться, что причиной этому принципы, но на самом деле все это будет из-за того, что он однажды назвал ее Патти.
Ее муж умер десять лет назад, завещав ей кучу денег. Получив деньги, она быстро стала известной покровительницей искусств и настоящей деловой женщиной. Почему одни поэты всю жизнь проводят в безвестности, а другие, как из рога изобилия, получают все мыслимые и немыслимые призы и награды? Потому что над этими другими простирается длань такой вот Патриции Мак-Кадл.
Если он разозлит ее, она может причинить ему много неприятностей. И тогда, какие бы прекрасные стихи он не написал, они так и останутся неопубликованными.
Так что потерпи, дружок, - подумал он. Потом заказал себе в номер бутылку "Джонни Уокера" (о, этот могущественный, благословенный ЧЕК!) и повторил вслух:
- Нужно потерпеть - и точка.
И все же мысли его возвращались к Бобби. Хорошо было бы позвонить ей и сказать: Меня почти засосал циклон, Бобби, но я вовремя ухватился за спасательный круг. Повезло, верно?
Ну и заткнись теперь. Ты сам кузнец своего счастья. Если бы ты был сильным, Гард, то удача сопутствовала бы тебе. А так ты имеешь то, что имеешь.
Джим заглянул в шкаф и поискал глазами, что можно было бы надеть взамен испорченного выходного костюма, и выбрал потертые джинсы, легкую летнюю рубашку и белые носки. Одевшись, он откусил кусочек лежащего на столе несвежего сэндвича и отправился в ванную на поиски аспирина. Найдя наконец упаковку, он проглотил сразу несколько таблеток. Посмотрел на бутылку. Отвел взгляд. Пульсирующая боль в висках не утихала. Джим сел у окна с блокнотом в руках и принялся обдумывать, что будет читать сегодня вечером.
Сейчас все его стихи казались ему бездарными. Голова, не переставая, болела. Он вспомнил, что однажды говорил ему доктор: Время от времени у тебя будут жуткие головные боли, сынок. Но когда они возникнут, все равно благодари Господа за то, что остался жив.
Трудно благодарить Господа, когда так адски болит затылок.
Он отложил блокнот в сторону и прикрыл глаза.
Я больше не перенесу этого.
Перенесешь.
Не перенесу. Здесь все в крови, даже луна. Я чувствую это, я почти вижу это.
Не болтай чепухи! Возьми себя в руки!
- Я постараюсь, - прошептал он, не открывая глаз, и сам не заметил, как через пятнадцать минут уже крепко спал, посапывая носом. Он уснул сидя в кресле.
