Передняя машина подкатывает к мосту, Милованович оборачивается и, подняв руку, подает водителю следующей машины какой-то знак пальцами. Бронетранспортер вкатывается на мост, проходит его на малой скорости, выбирается на противоположный берег оврага, и сейчас же на мост выкатывается вторая машина, несущая над кузовом матово отсвечивающий белый купол в несколько метров поперечником, а за ней следует третья машина с огромным вращающимся локатором… Все три машины одна за другой бодро бегут по дороге и словно растворяются в воздухе вместе с поднятой ими пылью, а через мгновенье вновь одна за другой появляются на прежнем месте перед мостом. Горбоносый, черный, как ворон, Милованович оборачивается и, подняв руку, подает какой-то знак пальцами, машины, одна за другой, перекатываются через мост, исчезают, подобно призракам, и вновь появляются на прежнем месте перед мостом, и снова Милованович поднимает руку… и снова, и снова, и снова.
– В петлю, значит, угодили, – произносит Виктор. – На Красной Горке тоже такое местечко есть, Дикобраз туда вляпался, так уже десяток лет вот так крутится…
– Бедняга Милованович… – горестно бормочет Профессор. – Какой ученый был… какая судьба…
– Чего там судьба, – пренебрежительно возражает Виктор. – Зато они всех нас переживут… Мы подохнем, дети наши помрут, а они так и будут крутиться, и хоть бы хны… Они же там ничего не понимают и знать ничего не знают… знай себе прутся через мост, и каждый раз это им в новинку… Ну, нечего сопли распускать. Вперед!
Справа маслянисто-черное болото, слева маслянисто-черное болото. Они идут по полусгнившей хлюпающей гати. Над болотом медленными волнами колышутся испарения. Видно шага на четыре, не больше. Виктор идет впереди. Оба они дышат тяжело, видно, что изрядно устали. Профессор еле плетется, спотыкаясь на каждом шагу.
Потом Виктор вдруг останавливается, будто налетев на невидимое препятствие. Он стоит совершенно неподвижно, осторожно поводя носом из стороны в сторону. Профессор останавливается рядом и опирается на жердь, еле переводя дух.
– Ну… что такое? Почему… стоим? – спрашивает он.
– Молчи… – тихо говорит Виктор.
Он делает движение шагнуть, но остается на месте. Запускает руку в набедренный карман, вытаскивает гайку, делает движение замахнуться, но не замахивается. Гайка падает из его руки. Лицо его бледно до зелени, покрыто потом.
– Н-нет, – бормочет он. – Не могу…
Растопырив руки, он пятится, оттесняя Профессора назад. Потом он, не глядя, отбирает у Профессора жердь и тыкает в болото рядом с гатью.
– Так-то оно будет вернее… – сипит он. – А ну, давай за мной…
Он осторожно слезает с гати и сразу проваливается выше колен.
– Зачем? – жалобно спрашивает Профессор. Он очень устал.
Виктор не отвечает. Ощупывая перед собой дорогу жердью, он все круче забирает в сторону от гати.
Они измотаны до предела и облеплены грязью. Туман совсем сгустился. Они бредут по пояс в чавкающей жиже, то и дело падая, погружаясь с головой, отплевываясь и кашляя. Остановиться нельзя, трясина засасывает.
Вдруг Профессор проваливается по шею, пытается вырваться и лечь плашмя, но у него ничего не получается, и он из последних сил кричит:
– Виктор… помогите!
Виктор оборачивается. Самый неподдельный ужас изображается на его лице.
– Ты к-куда? – хрипло кричит он и, расплескивая грязь, бредет к Профессору. – Рюкзак! Рюкзак сбрось!
Профессор мотает головой, торчащей над поверхностью жижи.
– Жердь! – сипит он. – Протяни жердь!
– Бросай рюкзак, тебе говорят!
– Же… – Профессор уходит в болото с головой, снова выныривает и ревет страшным голосом: – Жердь давай, скотина!
Он пытается схватиться за протянутую жердь, промахивается, потом ощупью находит ее и вцепляется обеими руками.
Солнце. Раскаленная кремнистая пустошь. Вдали желтые отвалы породы, торчит задранный ковш брошенного экскаватора. Виктор и Профессор сидят в тени домика, вернее – вагона, снятого с осей: когда-то здесь располагалась контора хозяйства, разрабатывавшего карьер.
Передавая друг другу бутылку, они тянут спиртное и вяло переругиваются.
– Ну и потонул бы, как крыса, – ворчит Виктор. – И меня бы с собой утянул…
– Нечего было в трясину лезть, – огрызается Профессор.
– Это не твоего ума дело – куда мне лезть…
– Вот и мешок этот – тоже не твоего ума дело…
– Да что у тебя там – золото, что ли?
– Нет, это просто уму непостижимо! – произносит Профессор. – Идем по прекрасной ровной дороге. И вдруг он лезет в болото!
– Чутье у меня, ты это можешь понять или нет? Чутье на смерть!
– Оставьте меня в покое со своим чутьем. Это просто чудо, что мы выбрались.
– Вот чудак очкастый! – Виктор хлопает себя по коленям. С него осыпаются ошметки засохшей грязи.
– Мои очки – это тоже не ваше дело. Вы и так меня наполовину ослепили.
– Тебя не ослепить, тебя жердью этой надо бы между ушей! Это надо же, из-за пары грязных подштанников чуть в рай не отправился! Дай сюда бутылку…
– При чем здесь подштанники?
– Ну, что там у тебя в мешке? Ну, консервы… Из-за банки консервов…
– Вы, между прочим, тоже свой рюкзак не сбросили.
– Я, во-первых, не тонул, это раз. А во-вторых, у меня там запасной панцирь! На всякий случай…
Профессор машет безнадежно рукой, кладет рюкзак на бок и ложится, положив на него голову. Виктор закуривает, оглядывает местность. Затем тоже ложится на спину, ворочается и достает из-под себя ржавую консервную банку. Вертит ее перед глазами.
– Стервятник закусывал… – произносит он и отбрасывает ее от себя. – Вот ведь сволочь, ничего на болоте не указал, а там что-то есть… Может быть, конечно, потом появилось, после него…
– Слушайте, Виктор, – подает голос Профессор, не раскрывая глаз. – Что, Стервятник – единственный человек, который дошел до Золотого Круга?
– Да. Других не знаю.
– А вы знаете таких, которые шли, но не дошли?
– Знаю кое-кого… Я и сам ходил и не дошел.
– А за чем они шли?
– Кто за чем… В основном за деньгами, конечно.
– А вы?
Некоторое время Виктор неприязненно молчит.
– У меня дела свои… семейные…
– Как у Стервятника?
Виктор резко поднимается и смотрит на Профессора. Но тот лежит с закрытыми глазами, покойно сложив руки на груди.
– Ты меня со Стервятником не ровняй, – произносит Виктор угрожающе.
Профессор молчит.
– Ты Стервятника не знал, в глаза не видел, – говорит Виктор, снова укладываясь, – и меня ты не знаешь. Так что нечего нас ровнять.
– Никто никого не знает, – говорит Профессор, не открывая глаз.
