— Я не могу просить тебя…
— А я могу. Эта койка вообще-то не предназначена для занятий сексом, но я надеюсь, что ты с неё не свалишься.
— Глэдия, я не могу отрицать, что… — начал он. И умолк.
— Ох, Элайдж, не надо пускаться в долгие рассуждения, чтобы надлежащим образом удовлетворить вашу земную мораль. Я предлагаю себя тебе согласно аврорианским обычаям. У тебя есть полное право отказать, и я не могу спрашивать о причинах отказа. Впрочем, я думаю, что право отказываться принадлежит только аврорианам. Я не приму отказа от землянина.
Бейли вздохнул:
— Я уже не землянин.
— Ещё меньше я рассчитываю получить отказ от несчастного переселенца, едущего на варварскую планету. Элайдж, у нас было так мало времени, и его так мало сейчас, и я, наверное, никогда больше не увижу тебя. Эта встреча так неожиданна, что было бы космическим преступлением упустить такой случай.
— Ты и в самом деле хочешь старика?
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я тебя умоляла?
— Но мне стыдно.
— Закрой глаза.
— Я имею в виду — стыдно за себя, за своё дряхлое тело.
— Переживёшь. Твоё дурацкое мнение о себе меня нисколько не касается.
Она обняла его, и застежка на её платье расстегнулась.
Многое открыла для себя Глэдия. Она с удивлением узнала, что Элайдж остался таким, каким она его помнила. Пять лет ничего не изменили. Ей не пришлось оживлять воспоминания. Он был Элайджем.
Она обнаружила разницу между ним и Сантириксом Гремионисом. Впечатление, что у Гремиониса, кроме главного недостатка, о котором она уже знала, были и другие, усилилось.
Сантирикс был нежным, мягким, рациональным, в меру неглупым и… однообразным. Она не могла бы сказать, почему он был однообразным, но что бы он ни делал и ни говорил, он не возбуждал её, как Бейли, даже когда тот молчал. Бейли был старше Сантирикса годами, много старше физиологически, не так красив, как Сантирикс, он, что всего важнее, нес в себе неуловимый дух распада, ауру быстрого старения и короткой жизни, как все земляне. И всё же…
Она узнала, как глупы мужчины: Бейли приближался к ней нерешительно, совершенно не оценив своего воздействия на неё.
Она осознала, что его нет, когда он вышел поговорить с Дэниелом. Земляне ненавидели и боялись роботов, но Бейли, отлично зная, что Дэниел — робот, всегда обращался с ним как с человеком. А вот космониты любили роботов и чувствовали себя без них неуютно, но никогда не думали о них иначе как о машинах.
И она почувствовала время. Она знала, что прошло ровно три часа тридцать пять минут с того момента, как Бейли вошёл в маленькую яхту Фастольфа, что времени остаётся очень мало. Чем дольше она отсутствует и чем дольше корабль Бейли находится на орбите, тем больше шансов, что кто-нибудь их заметит, а если уже заметил, то почти наверняка заинтересуется, станет расследовать, и тогда Фастольфу грозят крупные неприятности.
Бейли вышел из рубки и грустно посмотрел на Глэдию:
— Мне пора, Глэдия.
— Я знаю.
— Дэниел будет заботиться о тебе. Он станет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. Но я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим советником.
Глэдия нахмурилась.
— Почему Жискар? Я недолюбливаю его.
— Я не прошу любить его. Я прошу тебя верить ему.
— Почему, Элайдж?
— Этого я не могу тебе сказать. Ты просто должна поверить мне.
Они смотрели друг на друга и молчали.
Молчание остановило время, сдерживало неуловимый бег секунд. Но ненадолго.
— Ты не жалеешь? — спросил Бейли.
— Как я могу жалеть, если я больше не увижу тебя?
Бейли хотел ответить, но она прижала свой маленький кулачок к его губам.
— Не надо лгать, — сказала она. — Я никогда не увижу тебя.
Она его больше никогда не увидела.
Глэдия болезненно ощущала, как её тянет в настоящее через мертвую пустоту лет.
«Я так и не увидела его больше, — подумала она. — Никогда».
Она так долго защищала себя от этой горькой сладости, а сейчас окунулась в неё — больше горькую, чем сладкую, и всё из-за этого типа, Мандамуса, из-за того, что Жискар попросил её принять Мандамуса и она обещала слушаться Жискара.
Это была последняя его просьба…
Она сосредоточилась на настоящем. Сколько времени прошло? Мандамус холодно смотрел на неё.
— По вашей реакции, мадам Глэдия, я вижу, что это правда. Вы не могли бы рассказать откровенно?
— Что правда? О чём вы говорите?
— О том, что вы виделись с землянином Элайджем Бейли через пять лет после его визита на Аврору. Его корабль был на орбите, вы ездили туда, чтобы увидеть Бейли, и были с ним примерно в то время, когда был зачат ваш сын.
— Какие у вас доказательства?
— Мадам, это не было абсолютной тайной. Земной корабль заметили на орбите. Яхту Фастольфа заметили в полёте. Самого Фастольфа на борту яхты не было, там были предположительно вы. Влияние доктора Фастольфа было достаточно велико, чтобы запись об этом изъяли.
— Если нет записи, нет и доказательства.
— Доктор Амадейро две трети жизни ненавидел доктора Фастольфа. Среди правительственных чиновников всегда находились такие, кто был душой и телом предан политике доктора Амадейро и стремился сохранить Галактику для космонитов. Они охотно сообщали ему всё, что он хотел знать. Доктор Амадейро услышал о вашей маленькой эскападе почти сразу же.
— Это ещё не доказательство. Ничем не подкрепленное слово мелкого чиновника-подлизы не в счёт. Амадейро ничего не мог сделать. Даже он понимал, что у него нет доказательств.
— Нет доказательств, на основании которых он мог бы обвинить кого-то в преступлении. Нет доказательств, на основании которых он мог бы навредить Фастольфу. Но их достаточно для подозрения, что я потомок Бейли, и для крушения моей карьеры.
— Можете не беспокоиться, — с горечью сказала Глэдия. — Мой сын — сын Сантирикса Гремиониса, настоящий аврорианин, и вы его потомок.
— Убедите меня в этом, мадам. Я больше ни о чём не прошу. Убедите меня, что вы провели несколько часов наедине с землянином, разговаривая о политике, о дружбе, о былом, рассказывая анекдоты, но не прикасаясь друг к другу. Убедите меня.
— Что мы делали — не ваше дело, так что оставьте при себе свой сарказм. Когда я виделась с ним — я уже была беременна от мужа. Я несла в себе трёхмесячный аврорианский плод.
— Вы можете доказать это?
