На следующий день довольно поздно – назовем это вечером – я захватил в плен старину Фила, решив использовать его в качестве входной платы в занимаемый Дос Сантосом люкс в отеле «Руаяль». Фила Сеть по-прежнему почитает, как ретурнисткого Тома Пэйна, хотя он начал открещиваться от этой чести еще полвека назад, когда стал баловаться мистицизмом и набираться респектабельности. Хотя «Зов Земли», вероятно, и вправду лучшая его вещь, его перу принадлежит еще и «Кодекс Возвращения», который помог заварить ту кашу, которую я хотел. Теперь он может от всего отрекаться, но тогда он был возмутителем спокойствия, и я уверен, что он по-прежнему заботливо собирает все льстивые взгляды и восторженные слова, которые продолжает приносить ему былая слава, время от времени перебирает их, сдувает с них пыль и не без удовольствия разглядывает.
Кроме Фила я обзавелся и предлогом – дескать, я желал справиться о самочувствии Хасана после прискорбной плюхи, полученной им в унфоре. На самом деле я хотел, улучив момент, поговорить с Хасаном и выяснить, что он мне скажет о своем последнем задании, если он вообще пожелает что-нибудь сказать.
И мы с Филом пошли. От здания Управления до «Руаяля» было недалеко – минут семь спокойным шагом.
– Ты уже дописал мою элегию? – спросил я.
– Я еще над ней работаю.
– Ты это говоришь последние двадцать лет. Ты бы поторопился, чтобы я успел ее прочесть.
– Могу тебе показать несколько очень милых элегий – для Лорела, для Джорджа, есть даже одна для Дос Сантоса. А еще у меня есть в запасе всевозможные заготовки, типа «недостающее вписать, ненужное вычеркнуть», для менее значительных персон. Но элегия для тебя представляет серьезные трудности.
– Почему так?
– Ее все время приходится обновлять. Ты никак не остановишься – живешь, делаешь разные дела.
– Ты меня осуждаешь?
– У большинства людей хватает совести совершать поступки в течение полувека, а потом остановиться. Написать их элегии не составляет труда – у меня полные шкафы таких элегий. Но твоя, по всему видать, будет сделана второпях и закончена неподобающим образом. Не люблю так работать. Я предпочитаю иметь в запасе несколько лет, чтобы тщательно взвесить прожитую человеком жизнь без всякого давления со стороны. А люди вроде тебя, живущие как герои народных песен, смущают мой покой. По-моему, ты вынуждаешь меня написать тебе эпическую песнь, а я уже староват для этого.
Временами я засыпаю на ходу.
– Думаю, что это несправедливо, – заметил я ему. Другие благополучно смогли прочитать свои элегии, а я в крайнем случае согласился бы уже и на пару хороших лимериков.[2]
– Ну ладно, у меня появилось чувство, что твоей элегии осталось ждать не так уж долго. Я постараюсь успеть вручить тебе экземпляр.
– Ах так? И откуда же такое чувство?
– А откуда приходит к нам вдохновение?
– Это у тебя надо спросить.
– Оно снизошло на меня, когда я медитировал. Я как раз работал над элегией для веганца – исключительно для упражнения, как ты понимаешь, – и вдруг обнаружил, что думаю: «Скоро я закончу элегию для грека». Немного погодя он продолжил: – Вообрази себе: в тебе словно два человека, один другого выше.
– Это очень просто – мне надо стать перед зеркалом и переминаться с ноги на ногу. У меня же одна нога короче. Ну хорошо, я это вообразил. Что дальше?
– Ничего. У тебя в корне неправильный подход.
– Это культурная традиция, от которой мне не сделали прививок, или в данном случае прививки не помогли. Вроде узлов и коней – как в Гордии, в Трое. Ты знаешь. Мы довольно подлый народ.
Несколько следующих шагов он прошел молча.
– Перья или свинец?
– Что?
– Это любимая загадка калликанзаросов. Выбери что-нибудь одно.
– Перья?
– Нет, не угадал.
– А если бы я сказал «свинец»?
– Не-а. У тебя был только один шанс. Какой ответ правильный, решает калликанзарос. Ты проиграл.
– Это какой-то произвол.
– Вот такие они, калликанзаросы. Это не восточная тонкость, а греческая. Конечно, непостижимости тут меньше. Просто твоя жизнь зачастую зависит от ответа, а калликанзарос обычно хочет, чтобы ты проиграл.
– Почему это?
– Спроси у ближайшего калликанзароса, если тебе повезет его встретить. Это довольно подлые существа.
Мы дошли до нужной улицы и свернули.
– С чего это ты вдруг опять заинтересовался Сетью? – спросил он. – Ты же давно бросил эти дела.
– Я бросил как раз вовремя, а сейчас меня интересует, не ожила ли Сеть снова, как в былые дни. Акции Хасана всегда высоко котировались, потому что он неукоснительно выполнял свои обязательства – так я хотел бы знать, что у него в багаже.
– Ты что, беспокоишься, что они тебя раскусили?
– Нет. Это может создать определенные неудобства, но вряд ли свяжет мне руки.
Перед нами возникли очертания «Руаяля». Мы вошли и направились к нужному номеру. Пока мы шли по коридору с ковровым покрытием, Фил в приступе ясновидения заметил:
– Я снова прокладываю тебе дорогу.
– Да, что-то вроде того.
– Ну ладно. Ставлю десять против одного, что ты ничего не выяснишь.
– Не буду ловить тебя на слове – ты скорее всего прав.
Я постучал в дверь черного дерева, и когда она открылась, произнес:
– Всем привет.
– Входи, входи.
И мы вошли.
Мне пришлось потратить десять минут, чтобы подвести разговор к полученной нашим бедуином прискорбной плюхе, потому что присутствовавшая в комнате Рыжая отвлекала меня.
– Доброе утро, – произнесла она.
– Добрый вечер, – сказал я в ответ.
– Есть что-нибудь новенькое по части Искусств?
– Нет.
– Памятников?
– Нет.
– Архивов?
– Нет.
– Какая у вас должно быть интересная работа!
– Ну, ее чересчур разрекламировали и приукрасили некоторые романтики из службы информации. На самом деле все, чем мы заняты, – это поиск, реставрация и хранение записей и предметов, которые человечество побросало на Земле.
– Что-то вроде сборщиков культурного мусора.
– Мм… Да. Мне кажется, именно так.
– Ну так зачем же?
– Что зачем же?
– Зачем вы этим занимаетесь?
– Кто-то же должен это делать – мусор-то все-таки культурный, и это делает его достойным коллекционирования. Я знаю свой мусор лучше всех на Земле.
– Вы очень преданы своему делу и при этом скромны. Это хорошо.
– Кроме того, когда я попросился на эту работу, выбирать было особенно не из кого, а я знал, где прикопана масса мусора.
Она протянула мне бокал, отпила полтора глотка из своего и спросила:
