- Верно. Паршивое место. Черное колдовство, все такое. Не для белого человека. Мы к такому не привычны, вот в чем дело. Какой-нибудь их нгомбо, из самых сильных, может, и одолел бы его, но, скорее всего, он просто посоветовал бы убираться отсюда - и чем быстрее, тем лучше. И сам бы смылся первым.
- Томпсон, - сказал отец Игнасио. - Пока Аттертону кажется, что он может добраться до города, он не уйдет.
- Похоже на то. Он свихнулся на этом городе, вот что я вам скажу.
- Да, потому что у него остается надежда, пока… Он запнулся.
- Пока что? - вопросительно посмотрел Томпсон.
- Пока жив этот юноша. Арчи.
Вот все и сказано. Отец Игнасио чувствовал облегчение и звенящую пустоту.
Томпсон вновь надолго замолк. Потом сказал:
- Вот, значит, к чему вы клоните. Значит, я должен прикончить его? Почему я?
- Я старик.
- Чтобы выстрелить в человека, не нужно быть молодым и сильным.
- Карабин у вас.
- Нет, постойте! Если бы вы решились убрать парня, вы бы, не спрашивая, взяли у меня карабин и сделали свое дело. А вы будите меня, заводите тут разговор.
- Я…
- Нет, позвольте… Хотите остаться чистеньким? Сохранить свою бессмертную душу? Хотите, чтобы я сделал за вас черную работу? Убил человека?
- Он не человек, - сказал отец Игнасио. - Больше - нет.
- Можете это доказать?
- Каких доказательств вы требуете? Он сросся с этой тварью. С этим демоном. Понимаете?
- Нет. Пока малый не сделал ничего плохого. Ни вам. Ни мне. Хотите его убить? Валяйте. Дело ваше. Но не впутывайте в это меня.
- Тогда попрошу вас хотя бы не мешать мне, - отец Игнасио медленно поднялся. В голове гудело. «Видно, вновь будет приступ», - подумал он.
- Не могу вам этого обещать, - Томпсон оскалился. - Он, по крайней мере, не сумасшедший. Если кто здесь и сумасшедший, то не он. Аттертон - вот кто полный псих. Почему бы вам не пристрелить Аттертона, святой отец?
- Изыди, - сказал отец Игнасио и побрел к погасшему костру, слыша за спиной смех Томпсона.
Элейна плакала, прижимая к губам тонкую руку. Отец Игнасио видел, как трясутся ее плечи.
Что-то творилось там, за белыми скалами: точно пущенный по воде плоский камень, странно отчетливо отражаясь от поверхности, до них доносились звуки - тонкий, режущий уши визг, странное липкое чавканье. Потом все стихло. Мэри, ухватив его за рукав, выглядывала из-за спины, ее расширенные глаза, казалось, вбирают в себя блестящую гладь озера.
- Вот он, отец Игнасио, - прошептала она, обдав его ухо горячим дыханием, - вот он…
Солнце отражалось от поверхности воды - сотни и сотни жидких зеркал, и оттого отец Игнасио никак не мог разглядеть, кто идет им навстречу. Лишь когда черная точка превратилась в человека и человек стал выбираться на берег, он узнал Арчи.
Без привычного одеяла на плечах, мокрая рубаха липнет к плоской юношеской груди.
- Элейна! - крикнул он радостно, и его голос звенел в столбе ослепительных радужных брызг. - Элейна!
И остановился, словно наткнувшись на ее слепой взгляд.
- Элейна? - неуверенно произнес он.
- Ненавижу тебя! - она всхлипнула, отвернулась и бросилась прочь.
Радостная улыбка исчезла с лица юноши, он словно выцвел и сгорбился. Мэри нерешительно подошла к нему, заглядывая в глаза, но он словно ее не заметил. Зато, уставившись на неподвижно стоящего рядом отца Игнасио, жалобно спросил:
- Почему так? Он же сам хотел. Я что, не должен был соглашаться? Освободиться?
- Отдав своего демона другому человеку?
- Но он же сам хотел, - механически повторил Арчи. - Он теперь там, куда так мечтал попасть. В затерянном городе. В древнем храме. Послушайте, отец Игнасио, я не хотел этого говорить, раз уж он не мог увидеть своими глазами, но там и впрямь нечто удивительное. Нечто потрясающее. Я видел.
Видел? Он видел то, чего хотел дагор, и Аттертон сейчас увидит то, что покажет дагор ему. И как проверишь, кто прав - если человеку без дагора путь туда заказан? Странно, однако, что дагор так легко отпустил юношу. Или ему все равно, на ком сидеть?
- Что он там делает? - спросил отец Игнасио.
- Исследует город, конечно, - сказал Арчи. - У него блокнот: он делает зарисовки и копирует надписи на стенах, и еще… отец Игна-сио, я вас умоляю, поговорите с Элейной. Она сердится на меня…
- Это пройдет, - сказал отец Игнасио. - Насколько я знаю молодых женщин, это пройдет. Идите, Арчи, помогите Томпсону. Он там, кажется, собрался ловить рыбу…
Аттертон вернулся, когда начало темнеть, и озеро вновь замерцало расплавленным густым золотом. Куртка его была плотно застегнута на груди, полевая сумка тяжело колотила по бедру.
- Элейна! - в свою очередь, крикнул он торжествующе. Потом, оглядев пустой берег, сокрушенно сказал: - Она даже не вышла меня встретить.
- Ее можно понять, - сухо сказал отец Игнасио.
- Никто не вышел! - Радость покидала лицо Аттертона, лицо его словно выцветало и темнело по мере того, как меркло пляшущее на воде алое солнце. - Кроме вас.
- Да, - согласился священник. - Они теперь будут сторониться вас… какое-то время.
«Пока не привыкнут, - со скрытой иронией подумал он, - к Арчи-то они привыкли».
- Как прокаженного? - горько спросил Аттертон.
- Да…
- И Элейна?
- Она тем более, я полагаю.
- Но я… - он запнулся. Потом продолжил: - Это же и ради нее. Ради нас. Это дело всей моей жизни, а она всегда разделяла со мной все. Она замечательная женщина.
В его голосе слышались не свойственные ему прежде интонации, взывающие к сочувствию и пониманию, - у Арчи он уже слышал такие. «Странно», - подумал отец Игнасио, а вслух спросил:
- Как вы себя чувствуете?
- Неплохо, - удивленно сказал Аттертон. - Вы знаете… я не представлял себе… я думал, это будет… омерзительно, ужасно… но я словно… у меня прибавилось сил. Нет, не могу передать! Вы только взгляните сюда!
Он сбросил с плеча ремень полевой сумки и опрокинул ее на песок. Выпавший блокнот затрепетал листами, точно белая ночная бабочка.
- Все это я нашел там!
Тончайшие, как лепестки, золотые маски с эмалевыми глазами; геммы с вырезанными на гладкой поверхности незнакомыми письменами; спирали из слоновой кости, хрупкие, словно спинки насекомых. Отец Игнасио присел на корточки, осторожно коснулся лазурных крылышек золотой стрекозы с рубиновыми фасеточными глазами.
- И это еще не все… там… - он задохнулся. - Это не поддается описанию!
- Все, что присуще человеку, поддается описанию человеческим языком, - сказал священник.
- Но это… нечто потрясающее, то, что изменит все наши взгляды на… перевернет мир… научный мир, по крайней мере.
- И не будь дагора, - услужливо подсказал священник, - вы бы не сумели увидеть этого.
