- Ты знаешь о коммуне?
... И в пахнувшей прелью тишине странной музыкой звучали его слова о свободе, о далеких смертях, подвигах, о жизни, что смело, широко вошла в сталь, гранит...
- ... Не сегодня, так завтра вы поймете, станете, как мы. Через кровь, через железо идет новая жизнь. Ну, прощай, товарищ!
Обнял голову солдата, нагнулся, поцеловал в мокрые усы, вскочил в вагон.
- А ты будешь стрелять в нас?
И с грохотом задвинул дверь.
--------------
Серый дождевой рассвет. Мутный оскал теплушки, - двери настежь, свисает, болтаясь под ветром, обшарканный рукав забытой шинели. У пакгаузов, где ночью грузили эшелон - десять трупов. К фонарному столбу подвешен голый человек.
Только по жилистым, вздувшимся рукам и папахе, надвинутой по-шею, можно было признать часового, охранявшего теплушку.
--------------
XVI.
Последняя, о корме.
- В Люблинке собрали, - докладывает начальник продотряда, - в Тырхове собрали с гулькин нос, а в Жеребьеве мужики прямо говорят: дадим, мол, народной армии генерала Копытовского, а вам - когда на вербе груши вырастут. И вообще, товарищ Гантман, я ничего не беру в толк. От тишины от этой жуть прохватывает, как угодно. Ну, стань на дыбы, бей, сукин сын, нет! Он-те-сволочной ухмылкой оскалится и спину повернет.
Гантман слушает, хмурясь. Безусое лицо начотряда возбуждено, весь он забрызган грязью, взлохмачен, словно битюг.
Третьи сутки в Корму не приезжал курьер с почтой и третьи сутки прервана с городом всякая связь, а по ночам дымные пожары обволакивают поля.
- Мы не можем действовать силой, - металлически произносит Гантман, это вопреки тактики. К тому-же бесцельно: наш авторитет утверждается в муках. Наша обязанность убеждать, открыть глаза, но не лупить кулаком по темени. Мы не народная армия Копытовского. К дьяволу! - неожиданно вскакивает он. Можете итти убеждать, да не разводить мне кисель!
Начотряда, поджимая обидчиво губы, забирает со стола бурку и уходит. Гантман остается наедине с самим собой, и будто мыслей нет, а один лишь вопрос вбит в голову, как крюк в потолок: что такое?
Вот закрыть сейчас глаза - снова чувствуешь тишину. Она живая, хитрая тишина в паутине и в мутном, как микстура, небе. Это она шевелит на стене плакатом, приказывает ему подмигивать по-озорному: "крепись"...
Гантман смотрит на свои руки: врыться-бы ими в землю, чтобы из нее пошел чернозем, и ничего тогда не будет, земля остановит тогда нестерпимый галоп мысли.. Или закричать так, чтобы все стало ясно, чтобы пришли люди и сказали: "мы знаем, мы чувствуем, мы верим".
--------------
Под вечер явились мужики и наполнилась изба шумом.
- Так не гоже.
- Как ты у нас хозяин - оберегать должон.
- Скажи, кто скот наш уводит?
- А кто на хуторе вчерась три двора спалил, а?
Румяный старик выступил вперед, застучал посошком об пол.
- Где такое видано, чтоб сучья жисть? Тягают жилы, еле душа треплется. Бьемся, ровно в горячке, до портков отдаем, - а где возмещение нам?
- Да, да, Климыч!
- Прямо в горячке!
- Вполне сурьезно.
Гантман смотрел молча сквозь мужичьи глаза и извнутри откуда-то поднималась волна горячей злобы и тяжелой медвежьей тоски. Что, если сказать им, что не сегодня-завтра народная армия полковника Копытовского зальет черной кровью анархии сытые амбары, а вот этого румяного старика, если воспротивится, будут на площади сечь шомполами... Ф-фу, чорт! Нет, он не коммунист, - ха-ха, он обыватель, хуже: он тряпка, брошенная в омут... А книги? А молодость? А кровь, что стучит в мозг, жажда небывалой земли?.. Движение! Тишина? К дьяволу тишину! Чугунногорлым ревом фабрик, ослепительным потоком электрических солнц, стопятидесятимиллионным сердцем, - мы убьем проклятую тишину!..
Вдруг чей-то истошный крик оборвал мысли:
- И... и... и... братцы!!
В окна лезло с неба огромное зарево. Мужики стадом кинулись в двери.
- Мать-твою раз... так!
- Горим!.. Горим!..
- Да не наше это, в роде в Жеребьеве полыхает!
Гантман распахнул окно: западная часть неба пылала. Мимо пробежал, приплясывая, юродивый Алеша, увидал Гантмана, остановился, отчаянно замотал руками и побежал дальше.
Тяжелый, будто подземный гул шел от полей.
--------------
У ворот дома Гантман столкнулся с Пелагеей.
- Я за тобой.
- Что такое? На вас лица нет.
Схватила за руки и жарко зашептала в губы:
- Схоронись, слышишь? Схоронись.
- Да говори толком, ну?
Вошли в кухню. Со стола испуганно шарахнулся кот и стал тереться о сапог. Сбросив платок, Пелагея зажгла лампаду, прошла по комнатам, потирая лоб.
- Ванька работник, - заговорила она отрывисто, подбирая слова, - из Жеребьевой примчался... Там громят... Ваших всех перебили, и мой тоже под руку попал, ну да бог с им! Да...
Она остановилась, сжав грудь, смотря в спальную.
- Ванька говорит, отряд большой и прямо сюда. Будто...
Снова замолчала.
- Ну?
- Сам Маркелов объявился. - Подошла к Гантману вплотную. - Смекаешь? Ты люб мне, хочу, чтоб жил со мной. Аль, не хороша? (Она усмехнулась, поводя плечом). Не хмурьсь, пошто боишься?
Опустилась на пол, обняла колени.
- Постой, постой, - заговорил Гантман, чувствуя нестерпимый жар ее рук, - это после. Маркелов?.. Так, так... Понимаю. Пусть! А как же ты...
Бабьи щеки пылали, льняные волосы раскидались по плечам. Гантман, стиснув ее плечи, впился в губы и задрожал: смех, звериный смех и цепкий бил из глаз Пелагеи.
Гантман вскочил, отшвырнул Пелагею на пол.
В дверях спальной стоял Игнат Маркелов с черной нашивкой на кожухе и, сдвигая брови, смотрел в упор.
- А!.. Вот оно что...
Быстро сунул руку в карман.
- Убью! - Взвел курок нагана и зажмурился. Пелагея, изогнувшись кошкой, прыгнула с пола, схватила руку, загораживая Игната. В окно ударил набат и гул его, словно хлыстом, рассек выстрел. Маркелов зарычал, кинулся вперед, споткнулся о тело Палагеи. Гантман вбежал к себе в комнату, огляделся, швырнул стол в двери и, разбив головой окно, прыгнул в сад.
За спиной услыхал хриплую, матерную ругань.
--------------
Гантман бежал, боясь оглянуться, чувствуя занесенный над головой тяжелый, кованный кулак Маркелова. Окна Совета были освещены. Вспомнил, что все дела остались там, и похолодел. Остановился, приподнялся на руках по обитому железом подоконнику: ящики стола лежали вверх дном, все было перерыто. Двое вооруженных с черными нашивками на груди копались шашками в ворохе бумаг.
Стиснув зубы, удерживаясь на одной руке, Гантман приставил наган к стеклу и неожиданно дернулся назад. Железная рука сдавила шею.
- Пусти.. и.. и!
Задергался отчаянно, вонзая ногти в подоконник, сорвался, и в ту же минуту тяжелое косматое тело навалилось на него.
