Дни бежали быстро - интересные, непохожие один на другой. Всякий раз дядюшка Шарло рассказывал что-нибудь новое - о деревьях, словно о живых существах, о жизни и повадках птиц и зверей. Как-то, бродя по лесу, старый Бовье выбрал живописную лужайку и присел под каштаном. Пригласил отдохнуть и Уайта.
- Сдавать стал, - застенчиво пояснил он, снимая шляпу и утирая пот со лба. - Раньше-то, бывало, эту дорожку ходил весело и споро, а теперь - сам видишь... Н-да, годочки берут свое, дружок. Берут!
Он хрипловато вздохнул, утер полой камзола лицо и шею.
- Напиться не хочешь ли? А то тут рядом озерко есть.
- Это то, круглое?
- Оно самое. Запомнил?
- Конечно... А я, кажется, и в самом деле захотел пить, - с каким-то удивлением произнес Уайт. - А вы, дядюшка Шарло?
- Э, нет, дружок: чем жарче день, тем меньше пью, все одно потом выйдет. Хотя ведь и от пота польза есть: кожу прочищает.
Он провел мозолистой ладонью по лбу, по щекам, посмотрел то ли на небо, то ли на кроны деревьев, потом заговорил снова - тихо, с паузами, понурив голову.
- Давненько уж мы вместе. Дело теперь знаешь не хуже меня... на редкость понятливый оказался. Даже поверил, что деревья живые, такие же живые, как человек: они, как люди, рождаются, растут и умирают... Так что в крайности заменишь меня. Никому больше лес не доверю!.. Ну, а водички-то испить хочешь? - перебил он себя.
- Да нет, после, дядюшка Шарло. Еще успею.
- Гляди. Сам себе сеньор... Так вот я и говорю: чудной ты какой-то, Уайт. По всему видать - не из простых: вон какие латы да камни на шлеме! Не иначе, в немилости оказался. С твоей-то смекалкой да сноровкой не по лесу ходить пристало, а во дворце иль в крайности в каком знатном замке сидеть надобно.
Уайт смущенно засмеялся:
- Ничего мне этого не надо: я никогда не стану выше того, что хочу.
- А чего же ты хочешь?
- Немногого. - Уайт поднялся и стал задумчиво поглаживать ствол каштана. - Хочу любить вот их, хочу любить людей. А во дворце ничего этого у меня не будет.
- Вот я и говорю: чудной, - убежденно повторил лесник. - Толковый, добрый - верно. Но - чудной... Много в тебе туману, дружок. Опять же долго ли будешь таскать на себе эти железяки, будто проклятый небом. Себя не жалко, так лошаденку пощади!.. Ну, понимаю, не дурень: что-то там такое с лицом. А все прочее?
- Я уж вроде и привык, дядюшка Шарло, - сказал Уайт. Бовье грустно усмехнулся в бороду:
- О том ли толкуешь, дружок? Пора бы уж нам быть попрямодушнее. Или я не прав? Ежели считаешь, будто напугаюсь чего или не пойму всех твоих тайностей... Может, и бестолков в таких-то делах - бог простит! - но разве ж в том суть? Разве ж, увидав твои тяжкие шрамы, стану другим? Да не может такого статься!.. Я полюбил тебя, как сына родного, со всеми твоими болячками и секретами...
- Спасибо... - У Уайта, кажется, дрогнул голос. - Спасибо, дядюшка Шарло! Я очень... впервые...
- Э, да чего там!
Старый Бовье заморгал и стал старательно отряхивать штаны, потом долго смотрел в сторону, прежде чем заговорить снова.
- Ну вот тебе мой сказ, дружок: не таи в себе это - скинь половину своих бед на мои плечи, выдержу!.. Одному-то трудновато сладить, вдвоем легче... А неприглядности своей стыдиться не надо. Главное ведь в человеке душа. А душа у тебя - любой позавидует. - Бовье медленно поднялся. - Пошли, что ли?
Он прикрыл лицо ладонями и внезапно чихнул.
- К чему это я?.. Ах, да! Глаза у тебя, дружок, - хорошие глаза! Любовался утречком, как солнышко вставало. А оно, ясное, заглянуло прямо в эту черную дыру в шлеме - и будто два камня драгоценные.
- Там, где у вас? - тихо, с недоверием спросил Уайт. И еще тише: Глаза... у меня?
- А то у кого ж. Хоть бы забрало это проклятое поднял - грех прятать от людей такое богатство!
На мгновение Уайт замер. Потом провел перчаткой по щели над забралом, провел еще раз - и вдруг бросился в чащу, шурша ветвями плотного кустарника.
- Куда ж ты? - ничего не понимая, спросил Бовье. - Да погоди же, куда ты?
"Не иначе, беда", - решил он. Продравшись сквозь кусты, он вышел к лесному озеру и судорожно обхватил рукой дерево. Уайт стоял на коленях на самой кромке берега и осторожно, с заметным недоверием и боязнью поднимал забрало, потом чуть подался вперед, чтобы яснее увидеть свое отражение... Бовье растерялся, не знал, что делать. Его обуял страх, когда Уайт с усилием снял шлем и нагнулся к самой воде. И тут же по лесу разнесся торжествующий крик:
- Я вижу!
- Чего... чего ты такое толкуешь? - Лесник с тревогой следил за ним, не решаясь приблизиться. - Ты отступи, отступи от воды-то, чего прилип!
- Я вижу, дядюшка Шарло!
- Отступи, говорю! Тут с твоими железками - сразу на дно!
- Я вижу! Без шлема вижу!
Уайт оглянулся. Старый Бовье увидел чистое молодое лицо с едва пробивавшимися усами и счастливые карие глаза, излучавшие любовь ко всему миру...
СООБЩЕНИЕ ДЕСЯТОЕ,
последнее, в котором передается откровенный ночной разговор и выясняется причина ухода Белого Скитальца и Тру
Заболел старый Бовье. Свалило его быстро - за четверть часа до возвращения Уайта из леса. Еще хорошо, что в тот момент пришел белоголовый Жан, не растерялся, донес лесника до постели.
- Что с ним? - с тревогой спросил Уайт, едва перешагнув порог. Жан громко всхлипнул:
- Кончился...
Лицо Бовье казалось восковым, резче обрисовались скулы, глаза были закрыты.
- Луна взошла?
- Что... сударь?
- Луны, говорю, не видно еще?
- Н-нет, сударь...
Уайт колебался лишь мгновение, И все же решился: сбросил с Бовье камзол, сосредоточился. Железные руки плавно прошлись над телом лесника, на кончиках пальцев чуть слышно потрескивали слабые искры. Жан не мог сдвинуться с места, неведомая сила словно приковала его к стене. Он со страхом следил, как над дядюшкой Шарло все четче обозначался непонятный округлый полог, выросший будто из осколков подсвеченной изнутри слюды. А Уайт все водил и водил руками - медленно, плавно - от головы до ступней старика. Но вот он выпрямился и, взяв свой шлем, чуть покачиваясь, вышел из дома. Жан слышал, как с лязгом поднялось забрало и как тяжко, вроде со стоном, вздохнул рыцарь... Зачем он снова надел свой шлем? Не собирается ли уйти в такой-то скорбный час?.. И что это за странный полог, к чему он тут?.. Ох, пресвятая дева! Уж не колдовство ли это? Не козни ли сатаны?
Едва перекрестившись, Жан выбежал на крыльцо и обомлел: рыцарь сидел, уткнувшись головой в перила.
- Су... сударь...
Уайт с усилием, едва заметно приподнял голову.
- Все позади, Жан. Дядюшка Шарло будет жить.
- Слава всевышнему господу нашему... Но что с вами-то, сударь? Почему вы...
Уайт отозвался не сразу, слабым голосом:
- Скоро ли луна, Жан?
