Так он объяснил Секретарю. По мнению Манаева, очень понятно. Но Секретаря это объяснение почему-то не устроило. Он перегнулся через стол и, расширив глаза, словно доверяя военную тайну, раскаленным трагическим шепотом сказал Манаеву:
- Нет никакого народа...
- То есть, как это нет? - удивился Манаев.
- А вот так. Нет и все.
- А трудящиеся? - с суровой простотой спросил Манаев.
- Трудящихся тоже нет...
Секретарь до предела расширил глаза, заглянул в стакан, где ничего не оставалось, но все-таки выжал себе на язык какие-то капли и, с нечеловеческой тоской вздохнув, уставился куда-то в пространство.
- Нигде никого нет, - сообщил он. - Ни одного человека... Пустота... Только мы здесь сидим, как цуцики... Иногда наберешь номер по телефону гудки, гудки... Наверное, все они уже давно перемерли...
Было слышно, как у него неприятно скрипнули зубы. Сжатый рот окольцевался глубокой морщиной.
Секретарь - страдал.
К счастью, в этот момент появился министр с десятью бутылками коньяка. Он опять появился неизвестно откуда - дверь, как показалось Манаеву, снова не шелохнулась - и сразу же начал объяснять, как все это было непросто. Что, дескать, в буфете было полно народу, что пришлось заходить с кухни и договариваться, что переплатил он, наверное, раза в полтора. Но дело заключалось даже не в этом. Дело заключалось в том, что когда министр, уложив бутылки в портфель, заимствованный там же, на кухне, с сознанием выполненного долга возвращался обратно, то навстречу ему попался товарищ из Экономического отдела и, естественно, вытаращил глаза, потому что министру в это время полагалось присутствовать на заседании Коллегии. Вот такой получился досадный промах. Министр не был уверен, что данный товарищ будет молчать. Более того, он был уверен, что данный товарищ молчать не будет. Какой дурак будет молчать, если представляется возможность подставить ножку своему приятелю.
В общем, министр очень просил, чтобы этот вопрос был как-нибудь отрегулирован.
- Ладно, сейчас сделаем, - милостиво сказал Секретарь.
И потребовал, чтобы ему передали телефонную трубку. Манаев не понимал, где здесь можно взять телефонную трубку. Разве что протянуть специальный провод из соседнего помещения. Но оказалось, что все достаточно просто. Надо было нажать педаль для спуска воды: два раза в левой кабине, а потом три раза в правой, министр сделал это, и тогда прямо над головой Манаева отвернулись два облицовочных изразца, обнаружив полочку, на которой действительно лежала красная трубка телефона.
Министр передал её Секретарю и тот, не глядя, нажал какую-то кнопку.
- Але! - сразу же после этого сказал он. - Это кто? Это ты, Анатолий Демьянович?.. Слушай, Анатолий Демьянович, у нас тут образовался такой вопрос... Ты там, говорят, назначил Коллегию?.. Что?.. Неважно! Так вот Бочкин сейчас у меня... Говорю тебе: Бочкин! Ты что - выпил, Анатолий Демьянович?.. Не врубаешься. Бочкин, говорю, у меня!.. Мы тут принимаем группу товарищей... Говорю: делегация у меня, трудовой коллектив!.. Нет, Анатолий Демьянович, ты - точно выпил... Что? Зачем? Какие, на хрен, послы?.. Анатолий Демьянович, да пошли ты их к черту!.. Договор о мире и дружбе хотят подписать?.. Ну так что? Пусть подписывают и уходят... Ну кормить их не будем, так и предупреди... В общем, я пока ещё буду занят...
Секретарь бросил трубку и помотал головой:
- Ну - тупые сотрудники, ничего без меня не могут. То им объясни, это разжуй... Константин! Еще по пятьдесят капель?..
По пятьдесят капель, конечно, приняли, и с этого момента Манаев стал плохо соображать.
Кажется, сначала они пели русские народные песни. По предложению Секретаря. У него оказался довольно красивый, на удивление чистый баритон, и он, прищурившись от избытка чувств, слегка дирижируя, очень правильно, крепко выводил основную мелодию. Манаев ему, как мог, подпевал. К счастью, песни все попадались знакомые, трудностей со словами не было. Зато министр оказался явно не на высоте. Мало того, что у него не обнаружилось слуха и он то и дело врезался невпопад своими звериными интонациями, но, как выяснилось, он ещё и совершенно не знал слов просто-таки ни к одной песне, но тем не менее, пытаясь угадать, непрерывно встревал и нес что-то несусветное. В конце концов, Секретарь велел ему замолчать, и министр замолчал - только иногда обиженно шмыгал носом. Настроение у него стало подавленное.
Затем у них каким-то образом возник разговор о живописи. Манаев не помнил, каким образом возник этот разговор. Кажется, затеял его сам Манаев. Он объяснил Секретарю, почему сразу его не узнал: потому что до сих пор видел его только на портретах, а на портретах, Владимир Юрьевич, ты извини, ну никакого сходства. Дискуссия разгорелась нешуточная. Особенно кипятился министр. Он воспрянул духом и упирал на то, что трудящимся непонятно. Ведь рисуют черт знает что! Пятна у них какие-то, загогулины. Разве это - наша линия? Наша линия - прямая!..
Министр даже помалиновел от негодования. Щеки у него надулись и, разгорячась, он пристукнул внушительным кулаком по тумбочке. Звякнули выставленные бутылки. Секретарь в свою очередь тоже согласился, что - да, безобразия в этой области много. Порядок никак не навести. Потому что художник, он откуда берется? Художник, он выходит из народа. Значит, о народе и должен думать в первую очередь. То есть, Секретарь тоже был недоволен. Манаев на этот счет своего мнения не имел и поэтому просто рассказал анекдот о художниках. Как они рисовали одноногого, однорукого и одноглазого короля. Первый нарисовал его без дефицита конечностей и был казнен. Второй нарисовал голую правду и тоже был казнен за эту работу. А третий посадил короля на лошадь - боком, так что отсутствующих рук-ног не было видно, а к пустой глазнице приставил подзорную трубу. И портрет понравился. Так выпьем же, товарищи, за социалистический реализм.
Секретарь, наверное, никогда не слышал этого анекдота, потому что буквально до икоты закатился от смеха, а когда продышался и они все-таки выпили - поскольку тост - то начал просить Манаева ещё раз рассказать про серого ослика. По-видимому, Манаев рассказал. Что, дескать, жил маленький серый ослик. И перед этим осликом все время возникали какие-то трудности. Но когда эти трудности возникали, то ослик предлагал: Давайте выпьем, ребята... - однако, поручиться он бы не мог. Стены туалета немного покачивались, тумбочка, заменяющая собою стол, то всплывала рядом, то удалялась на невообразимое расстояние, окружающий воздух был почему-то невообразимо белым, начинался распад сознания, он просто увидел, что сидит в обнимку с Секретарем, и Секретарь, приникая всем телом, жарко и умоляюще шепчет ему в одно ухо:
