Джинни передернуло.
Очередной двойной оборот – итого шесть общим числом – вернул ее к первому ущелью: она узнала эту парочку, хотя и не хотела рассматривать их поближе и знакомиться с личными особенностями.
Тем более что понятие «личного» в этом месте несло в себе совершенно иной смысл.
Простым кружением на мысках она заставила долину вращаться как круглый стол в китайском ресторане. Подумать только, какая в ней сила…
Итак, в Долину Мертвых Богов имелось три входа – предположим, равномерно расставленных по окружности чаши, чьи края образованы скалами, – как бы три вершины некоего супертреугольника.
Пространство Тифона. Пространство, в которое проваливается умирающая Вселенная.
Допустим. Через какой вход следует пройти?
Каждый из них ведет по своей собственной спирали в Фальш-Город, где поджидает ее сестра по сну. Прочие могут заходить сквозь иные входы, следовать по иным спиралям, но они никогда не встретятся, никогда не увидят друг друга, разъединенные как тифонским временем, так и тифонским пространством.
Эта мысль вызывала беспокойство. Сбежав с зеленого склада, она питала надежду, что Джек и Даниэль вызволят ее из тенет собственного упрямства и глупости: раз за разом – преднамеренно – Джинни выбирала наихудший путь, ведущий к катастрофе. Джек же действовал ровно противоположным образом, пермутируя свою судьбу в сторону выживания, приятного во всех отношениях, – если не сказать, в сторону вечной удачи.
А вот Даниэль…
Даниэля раскусить не получалось. У него не целое число. Иррациональное.
Он – иррациональный набор десятичных знаков.
Ах, вот как? И что сие означает, собственно?
Они наверняка проникнут в Фальш-Город через другие входы, а значит, никогда не найдут ее.
Джинни прищурилась на сторожей, заставляя себя увидеть то, чем они являлись на деле: парный набор – у каждого с десяток глаз, расположенных ожерельем на вполне человеческих лицах; губы и щеки выражают незнакомую, странную эмоцию, шея отсутствует, голова покоится на могучем торсе со множеством конечностей, изогнутых определенным образом – но с какой целью, представить невозможно.
Ну и ладно, махнем на это рукой. Ни к чему усугублять безумие лишними вопросами. Просто назовем этих конкретных стражников Комитетом по Встрече при Адских Вратах номер один. Джинни провернулась еще раз и дала имена второй паре: KBAB № 2.
Ага, в этом эксперименте, оказывается, можно получать воспроизводимые результаты. Смотри-ка, научное достижение. Бидвелл бы ею гордился.
Провернувшись еще раз, она обнаружила и KBAB № 3.
Ты так и собираешься вертеться весь день напролет? Давай, Джинни, делай свой выбор. Пусть даже ошибочный.
Это ее внутренний голос, не чужой. Та, другая – ее сестра, – давно затихла. Джинни осталась одна.
Одиночество практически гарантировало неверный выбор – единственное исключение привело ее к зеленому складу. Да и то она попыталась испортить правильное решение, выйдя наружу. Однако сейчас речь идет не о ее выборе. Это сум-бегунки тянутся друг к другу.
Пусть так, но где же остальные? Неужели все еще ищут ее среди мешанины, увлекаемые камнями, будто нетерпеливыми собаками, рвущимися с поводка?
Чем дольше Джебрасси шел вместе с Гентуном и Полибиблом, тем яснее он понимал, что значит жить рядом с великим Эйдолоном – пусть и неполным, а только в виде фрагмента.
Информация из Полибибла хлестала потоком. С каждым новым часом разум Джебрасси заполнялся новыми и существенными наборами фактов или видений из области истории и науки, пока, наконец, его старое сознание не почувствовало себя позабытым-позаброшенным и лишенным всяческого внимания.
Они остановились передохнуть и прикинуть новую диспозицию для штурма Хаоса. Гентун знал, как воздействует эпитом, а посему высказался без обиняков:
– Из вас пробку вышибло.
Эпитом присел на корточки. Со временем его движения стали увереннее, не столь неуклюжими, как раньше, хотя комфорт Разбитой Башни и помощь прислуги, в том числе собственных ипостасей, остался далеко позади. Он потихоньку приобретал личный тип подвижности, своеобразную грацию, которая напомнила Гентуну об ангелине, – впрочем, удивляться не приходится.
– Ах, мои извинения. Впредь постараюсь не быть таким щедрым.
– Да я не возражаю, – тихо сказал Джебрасси, уставившись на игру волнистой ряби на поверхности ближайшего валуна. – Просто нужно время, чтобы со всем разобраться. Подумать о разных новых вещах – и сделать так, чтобы они стали частью меня.
– Молодец, – одобрил Полибибл. – Во время оно философы любили забавляться со своими учениками – или лакеями – в игру из вопросов и ответов. Каждый вопрос, как уверяли философы, пробуждал ранее полученные, но латентные знания, – а порой и врожденные инстинкты. То, что ты сейчас испытываешь, нельзя считать простым заполнением твоего ума потоками, которые якобы из меня хлещут. Напротив, в этом проявляется твое новое качество – точно по расписанию, как я и планировал.
Гентун закатил глаза, потряс головой и спросил:
– Вы заставили нас свернуть с луча маяка. Почему?
– Маяк мы отыщем, – ответил Полибибл. – Он, знаете ли, извращен с давних пор – сразу после исчезновения моей дочери, а затем и Сангмера, который отправился ее разыскивать.
Лицо Джебрасси сморщилось от тревоги и отчаянья.
– Почему?! – Его внутренний голос до сих пор утверждал, что маяк должен быть неприкосновенным – ведь это единственное, что направит к Натарадже, к конечной цели, к причине того, что их вообще создали. – Не может быть! Кому это надо?
Полибибл встретил очевидный гнев своих спутников с отстраненной печалью – достаточно незамысловатая мимика для столь древнего существа. Ответил он не сразу.
– Я сам едва ее помню. Она мое дитя в той же степени, в какой я ее творец.
– Эту историю мы знаем, – сухо заметил Джебрасси.
– У нее много версий, – возразил Полибибл. – Возможно, истина таится где-то в мусоре, который подпирает фундамент Кальпы. Фрагменты воспоминаний, которые мне удалось-таки извлечь, необходимо сравнить с огромным количеством вариантов.
Джебрасси набычился и обошел эпитома кругом, кипя от гнева. Полибибл следил за ним спокойным взглядом, который, впрочем, нельзя было назвать полностью бесстрашным.
– Мои соплеменники там гибнут или еще чего похуже – и зазря, просто так? – прорычал юноша. – Потому что некий Эйдолон что-то запамятовал, а всем остальным плевать?
– Отнюдь, – сказал Полибибл. – Среди Эйдолонов любая вещь, любое событие обладает смыслом, порой и не одним. Моему основному, более великому «я» были ведомы отличительные особенности тех изменений, которым со временем предстояло произойти в Хаосе – я говорю о его постепенной редукции, стягивании. Сейчас маяк указывает как раз на ту точку, куда нам надо попасть. Направление луча выправилось. Присядь-ка.
Он похлопал грунт возле себя.
Джебрасси переводил взгляд с эпитома на Гентуна, стараясь контролировать свой неуемный гнев. Неужели все его предшественники были обречены с самого начала? Неужели их приносили в жертву, чтобы отвлечь врага, устроить дымовую завесу, подготовить плацдарм для будущего, в котором преуспеют лишь немногие избранные?
Невероятным усилием воли Джебрасси заставил себя сесть и, уронив подбородок на грудь, уставился на черную пыль и колючие, древние камни.
– Путь, которым мы идем, – сказал Полибибл, – соответствует наиболее оптимальной версии, которую мне удалось извлечь из всех историй. Обратись к своим проклюнувшимся способностям – подумай об Ишанаксаде, о том, как она совершала то же самое странствие. Подумай о ее давнем самопожертвовании, чтобы дела вновь пошли, как полагается.
– Вы заставили нас разыскать эти истории, затем взять их с собой. Вы хотели, чтобы мы нашли единственный правильный вариант, перепробовав все остальные. Лишь оттого, что сами потеряли истину. Всему виной ваша небрежность!
– Про небрежность не отрицаю, – скромно признал Полибибл. – Однако сбор информации о прошлом – даже если бы удалось все сохранить на протяжении десятков триллионов лет – упаковать эти сведения в микрокосм… нет, на эту задачу ушло бы куда больше времени и усилий, нежели на создание и анализ Вавилона, – если смотреть с практической точки зрения. Более того, даже если бы мы пошли на этот выбор, то сохранение одной-единственной истории – пусть в нескольких сомнительных вариантах – вряд ли оказалось бы достаточным для зарождения нового космоса. Нет, этого не хватило бы для соблазнения и отвлечения Мнемозины, для пробуждения Спящего.
– «Спящего»? – Гентун сел напротив эпитома и юноши. – Эта идея давно устарела. Предполагается, что Спящий умер в конце первого творения.
