– Если нам не удастся вырвать Геракла из рук охотящихся за ним людей, всем нам, – полковник сделал ударение на слове «всем», – придется очень плохо.
Алекс не уверял сероглазого человека, что он справится с заданием, как это делал Геракл, но, видимо, что-то в нем внушало доверие.
Сразу по прибытии в Санкт-Петербург полковнику сообщили, что Геракл обнаружен в пятиэтажном доме на Соборной улице. Из аэропорта они направились прямо туда.
– Мы не можем к ним подступиться, – докладывал полковнику какой-то человек, – все улицы и переулки вокруг дома перекрыты.
Автомобиль остановился за три квартала от нужной пятиэтажки.
– Алекс, – произнес Дзержинец, – поступай по своему усмотрению. Мы тоже не будем сидеть сложа руки.
Пока они ехали по улицам города, у Алекса уже начал складываться план действий. Он не спешил делиться им с полковником, поскольку сам не знал, что из этого выйдет. Внимание Алекса привлекли каналы, вдоль которых они проезжали. В сгущающихся сумерках тускло поблескивала темная водная гладь. Дзержинец сообщил Алексу, что через несколько километров река впадает в Финский залив.
Полковник не слишком верил, что галобионту пятой серии удастся спасти своего собрата. Он был так разочарован в Геракле, что никакие рекомендации Степанова не могли изменить его мнения. Но решив, что в такой ситуации не стоит гнушаться никакими возможностями, Дзержинец согласился на участие Алекса в операции. Гарантия, предоставленная профессором, показалась ему вполне надежной. Хотя полковник не успел еще толком вникнуть в суть дела, но понял, что на Базе разыгрались страсти, почище шекспировских. Женщина, лежавшая в барокамере, по-видимому, являлась предметом вожделений и профессора и этого симпатяги-галобионта по имени Алекс. Дзержинец слишком хорошо знал Степанова, чтобы быть уверенным в его искренности. Антон Николаевич сказал полковнику, что пока женщина находится у него в руках, Алекс будет выполнять абсолютно все. Судя по всему, что наблюдал Дзержинец, это было правдой. Пообщавшись с галобионтом пятой серии в течение нескольких минут, полковник проникся к нему невольным уважением. В Алексе подкупала честность и открытость, в то же время он явно был умен и обладал многими разнообразными навыками. И Степанов, и сам Дзержинец неустанно внушали галобионту, какая важная ответственность ложится на его плечи. Особенно нажимал профессор.
– Тебе ведь нужна девушка, – говорил он и Дзержинец изумлялся, видя какой ревнивой злобой наливаются бесцветные глаза Антона Николаевича, – так вот, мой друг, если ты хочешь, чтобы у нее все было хорошо, тебе нужно сделать так, чтобы у нас всех было хорошо. Если же хотя бы одному из нас будет плохо, то плохо будет и ей.
Алекс не выказывал признаков испуга или растерянности, но на всем его облике лежал отпечаток твердой решимости. Безусловно, существо под крышкой барокамеры было ему дороже всего на свете. Именно это стало решающим аргументом в пользу участия галобионта в операции.
– Двух смертей не бывать, а одной не миновать, – подвел итог Дзержинец.
– Вы о чем? – не понял профессор.
– Если в лапы Секретчику попадется хотя бы один галобионт, то нам будет все равно, сколько еще галобионтов им достанется. Так или иначе, нас ждет катастрофа, – философски пояснил полковник.
– Я уверен, что Алекс все сделает в лучшем виде, – сказал Степанов.
– Помнится, то же самое вы говорили мне и перед отправкой Геракла, – язвительно заметил Дзержинец.
– Тогда был не тот случай. Я рассчитывал на преданность Геракла, не учитывая того, что она не основана ни на чем конкретном. С Алексом все по-другому. У меня есть очень сильное средство воздействия на него, – Степанов указал на барокамеру и добавил со зловещей улыбкой: – самое сильное средство, которое только можно было бы придумать.
Алекс шел по следу Геракла. Он изо всех сил старался следовать инструкциям Степанова.
– Доверься себе, – несколько раз повторил профессор, – следуй своему чутью. Твоя задача состоит в том, чтобы отбить Геракла и доставить его на Базу.
– Не имеет значения, – вступал Дзержинец, – живым он будет, либо мертвым. Главное, чтобы он весь, целиком, до единого кусочка, – с нажимом добавлял он, – был доставлен на эту Базу.
Алекс очень мало понимал в той игре, в которой ему предстояло сыграть важную роль. Он видел только, что Степанов и сероглазый человек очень взвинчены, и готовы на все, чтобы изменить ситуацию. Единственным, что волновало его в данный момент, была судьба Любови. Алекса поддерживала смутная надежда, возникшая где-то в глубине подсознания и с каждым часом все более укреплявшаяся. Ему почему-то казалось, что после выполнения задания многое, если не все, прояснится. Еще живя на острове, Алекс пришел к мысли, что интуиция никогда не обманывает ни его, ни Любовь. А профессор укрепил галобионта в ней.
– Доверяй чутью, – без конца повторял Степанов, – оно тебя не обманет.
Алекс молча соглашался, с горечью сознавая, что это самое «чутье» не обманывало Любовь, когда она всячески пыталась отговорить его от возвращения на Базу. Алекс вспомнил драку с Гераклом. С того момента, когда они чуть не убили друг друга, поведение Любовь резко изменилось. Она стала апатичной, отрешенной, делала все словно во сне, слабо реагируя на происходящее вокруг нее. Видимо, таким образом, сверхвосприимчивая психика девушки пыталась защититься от грядущих пагубных воздействий, о которых сигнализировало ее шестое чувство.
В голове у Алекса беспрерывно вертелся один и тот же вопрос, неужели он совершил ошибку, согласившись вернуться к профессору? Неужели таким способом он ничего не добьется и только потеряет свою любимую? Ответа не было, но возникало убеждение, сначала слабое, но постепенно набирающее силу, что скоро все должно разрешиться. Алекс без колебаний согласился на участие в задание. Напрасно торжествовал Степанов, пребывая в уверенности, что ему удалось сломить волю непокорного галобионта. Шестое чувство, наличие которого в нем предполагал сам профессор, подсказало Алексу, что он должен согласиться. Доводы разума также не противоречили голосу сердца. По большому счету у Алекса не было иного выбора. Он не верил ни Степанову, ни Дзержинцу. Более того, хладнокровный полковник показался Алексу еще опаснее, чем истеричный профессор. Но он верил себе – это было главное.
…Алекс не мог сказать с полной уверенностью, что возникло раньше: предчувствие опасности или сама опасность.
Где-то невдалеке грянуло несколько автоматных очередей. Послышался звон разбитого стекла, раздались испуганные возгласы прохожих и жильцов близлежащих домов. Алекс не стал приближаться к пятиэтажке. Вместо этого он занял позицию на широкой улице, которая в данный момент была перекрыта милицейскими машинами. Вокруг первого кордона, включавшего в себя сотрудников ОМОНа и военной разведки, расположился еще один, состоявший из людей Дзержинца. Алекс был как бы сам по себе, находясь между двумя линиями.
