Но момент настал, и она заставила себя посмотреть в зеркало. Это была маленькая фигура, дерзкий мальчишка в полинялой джинсовой спецовке. Лямки крест-накрест перехлестывали белую футболку. Грудь припухла, ее тело готовилось к материнству. Ее живот был больше, чем она ожидала, и это смутило ее, особенно под взглядом Черепахи.
Она подошла ближе, рассмотрела волосы, блестящие серебром, льющиеся каскадами по плечам и достигающие бедер. Форма лица была знакома. Как и ее собственное, оно сужалось к резкому небольшому подбородку, но выглядело это мягко и невинно. Годы не отложились морщинками у глаз, глубокие складки не очерчивали чувственный рот. Тахион заметила, что у нее была довольно короткая верхняя губа, придававшая ей милое сходство с улыбающимся дельфином. Только в глазах были видны испытания и годы, обременившие ее душу. Они были глубокими, темно-серыми, с темной каймой вокруг радужки, они смотрели затравленно и очень печально.
Она обернулась к Томми.
– Идеал, она такая… юная.
Тах вновь повернулся к зеркалу. Отметил кости ключиц, выпирающие под белой кожей. Она была крайне истощена, и огромный живот придавал ей большее сходство с жертвой голода, чем с беременной.
– Что тебе нужно, Тах? – спросил Черепаха.
– Вымыться. Я вся липкая от соли. Поесть. И поспать.
– Ванная там. Я сделаю тебе немного еды и постель. – Он указал пальцем.
Час спустя она была чистой, наевшейся и опустошенной. Тах, в мягкой фланелевой рубашке Томми, забралась на большую кровать с балдахином. Ее волосы были все еще влажные, и она почти чувствовала, как сбиваются колтуны, но ее это не заботило.
С ногами, расставленными широко, и руками, глубоко спрятанными в карманы халата, Томми был похож на пухлого Колосса Родосского, ставшего на страже двери.
– Могу я…
– Что?
– А, не важно.
– Что?
– Да ничего.
– Что? – повторил Тахион с нарастающим раздражением.
Он втянул бушель воздуха и высвободил его в долгом выдохе.
– Могу я… расчесать твои волосы?
Тах улыбнулся, и в первый раз увидел эффект, который хорошенькая женщина оказывает на мужчин. Идеал свидетель, он и сам чувствовал это не раз. Но какая власть.
– Мне будет приятно, Томми.
Она протянула руку, и он пошел к ней, цапнув с комода посеребренную щетку. Было странно видеть в широкой руке Томми настолько изящную вещь. Скрестив ноги, он устроился на кровати позади нее. Тах поерзала немного, пока не нашла положение, которое было удобно для Иллианы. Волны сонного удовлетворения растекались от ребенка, нагоняя на Тахиона сон.
Руки Томми прошлись сквозь ее волосы, поднимая и разделяя шелковые пряди. Иногда пряди натягивали кожу скальпа, и это ощущение было удивительно чувственным и расслабляющим. Щетка массажировала ее голову и мягко спускалась вдоль волос. Он был очень нежен, она не почувствовала ни одного болезненного рывка.
Тахион прекрасно знал Томми, но вопреки ее истощенному, сонному состоянию, усиленному расчесыванием, ее нервы все еще были напряжены. Ей казалось, что ее кожа съеживается, когда Томми приближается к ней слишком близко. Это было трудно произнести. Она предчувствовала боль в его взгляде, но она должна была сделать это.
Опершись рукой о матрас, она обернулась, пока не встретилась с ним взглядом.
– Томми. Ты не можешь спать со мной в этой постели.
С его лица словно сдернули завесу. Боль, злость, стыд.
– Что? Ты думаешь, я бы…
– Нет, конечно, нет. Дело не в тебе. – Слова царапали горло, словно граненое стекло. Она изворачивалась. Может быть, если зайти с другой стороны, можно выразить это, не сказав прямо. – Это тело не было в таком положении, когда я занял его.
– Что ты пытаешься сказать? – Агрессия звучала в каждом слове и резала, словно бритва.
– Томми… меня… изнасиловали.
Произнеся слова, она выпустила ужас на свободу. Страх и мука Таха ударили ребенка, и Иллиана резко дернулась. Дикое движение зародыша исторгло из Тахиона невольный стон.
Руки Томми обхватили ее. Мягко укачивая, он сказал:
– О, детка. Мне жаль. Мне жаль. Так жаль.
Он бормотал ей в затылок успокаивающие слова. Каждый слог – с крошечным дуновением теплого воздуха, который трогал ее волосы и ласкал кожу, но Тах дернулась в объятиях Томми, и слезы, которые она никак не могла пролить, стали комом где-то в груди.
Он не заметил ее реакции. Она почувствовала нарастающую панику. И она знала: если она дернется слишком быстро, если Томми сожмет объятия, если она попытается высвободить эмоции, что словно стальные обручи сдавили ее грудь, она рассыплется на миллион сверкающих осколков. Когда ее плоть и кости стали стеклом? – спросила себя Тах.
Она тщательно выговорила слова, пытаясь сдержать пронзительный крик ужаса, рвущийся из ее горла.
– Ты должен отпустить меня. Быстро!
Вода, танцующая на раскаленной сковороде, возможно, не испарилась бы быстрее. Руки Тома отпустили ее тело, словно раскрывшаяся ловушка, и он стремительно отпрыгнул к ногам кровати.
– Я просто пытался…
– Я знаю. Это не ты, это я. Пожалуйста, Том, не смотри на меня так. Я не хочу причинять тебе боль.
– Ты хочешь поговорить…
– Нет.
– Ты сама подняла эту тему.
– Только так ты бы меня отпустил. Так бы понял.
Томми поднялся с постели, осторожно положил щетку на комод. Глубоко спрятал руки в карманы. Когда он обернулся, улыбался. С ноткой напускной легкости в голосе он спросил:
– Так какой план?
Тах последовала его примеру. Она заставила себя улыбнуться и сказала:
– Сначала спим. Потом едем в клинику, и ты свидетельствуешь мою личность.
– Звучит хорошо. Я буду на диване, если понадоблюсь.
Она знала, что ранила его. Она знала, что ничего не могла сделать, чтоб облегчить его боль.
– Ты мне действительно нужен, Томми, – сказала она, когда он уходил. – И я рада, что ты здесь.
Она не была уверена, услышал ли он ее.
Где-то далеко дятел выстукивал свою быструю подпись. Тахион вжалась щекой в подушку, пытаясь заглушить звук.
ХРУСТ!
Кровать вздрогнула едва ощутимо, но Тахион отреагировала, как будто она внезапно взбрыкнула. Она выскользнула из постели и бежала до тех пор, пока полностью не осознала время, место и ситуацию.
Артиллерийский огонь, автоматическое оружие. Набег! Выбраться наружу, найти охрану, спрятаться. Отец! Папа! Папочка!
Плотная фигура Томми на крыльце заставила сны испариться и возвратила ее к действительности. Но автоматные очереди не прекращались, и предрассветное небо, словно странствующими светлячками, было освещено следами трассирующих пуль, извергаемых тупыми рылами военных вертолетов. Томми был в красно-синем полосатом халате. Одна рука зарылась в карман, другая покачивала кружку кофе. Пригородный домовладелец, спокойно встречающий рассвет Армагеддона.
