Он продолжил последовательное изложение своих мыслей. Если кратко, то человеческий мозг был ошибкой природы, не подчиняющейся эволюционным законам. Мозг человека способен на большее, чем удовлетворение простых охотничьих и собирательских нужд. Создания, обладающие таким мозгом, поднялись выше животных. Они сумели разжечь огонь и соорудить простейшие каменные инструменты. Эти способности сделали человека венцом творения, заставив закон естественного отбора измениться. И изменение самого человека ускорилось: вывод следует из быстрого увеличения массы мозга. Развилась кора головного мозга. Вдобавок к старой сигнальной системе появилась новая. Кора расползлась на остальные области, наросла, словно плотная новая кожа. Так гласят древние тексты, привезенные из музеев много тысяч лет назад.
— Так появились музыканты и инженеры, святые и ученые, — торжественно закончил Гэри.
У Дорс была чудесная черта: она всегда прилежно слушала, пока он расхаживал по комнате и менторским тоном излагал свои соображения. Даже в отпуске.
— И ты считаешь, что сатиры появились как раз в то время? На древней Земле?
— А как иначе? И все эти эволюционные разделения произошли за несколько миллионов лет.
Дорс кивнула.
— Подумай о женщинах. Ведь эти самые изменения сделали рождение ребенка гораздо опаснее для матери.
— То есть?
— У новорожденных головы просто огромны. Мы, женщины, до сих пор расплачиваемся за ваши мозги… за наши мозги.
Он засмеялся. Она всегда сумеет взглянуть на предмет с неожиданной точки зрения.
— Тогда почему произошел именно такой отбор, а? Она загадочно улыбнулась.
— Может быть, мужчины и женщины обнаружили, что интеллект сексуален?
— Да ну?
Новая лукавая улыбка.
— Вот пример: мы!
— Ты видела когда-нибудь головидеозвезд? Интеллект из них так и прет, правда?
— Вспомни зверей, которых мы видели в имперском зоопарке. Может, для первобытных людей ум был чем-то вроде павлиньего хвоста или оленьих рогов: яркой побрякушкой, которая привлекает самок. Великолепный сексуальный манок.
— Понятно, туз в рукаве при хорошо сданных картах, — рассмеялся он. — Итак, мозг — это всего лишь яркий хвост.
— Мне этот хвост нравится, — подмигнула Дорс.
Он смотрел, как закат сменяется сумерками, малиновыми тенями, и почему-то почувствовал себя странно счастливым. По глади неба плыли мягкие облака причудливой формы.
— Гм-м-м, — начала Дорс. — Что?
— Может, стоит попытаться применить метод наших экспертов? Если понять, кем мы, люди, когда были, и сравнить с тем, что получилось…
— Если сравнивать разницу интеллекта, то пропасть огромна. А если социальную структуру — так мы продвинулись не слишком-то и далеко.
Дорс недоверчиво взглянула на него.
— Ты полагаешь, сатиры настолько близки нам по социальному устройству?
— Ну… Смотри сама. Сперва мы прошли путь от сатиров до ранних лет Империи, потом — до сегодняшнего дня.
— Ничего себе скачки!
— Возможно, мне удастся использовать саркианского сима Вольтера как одну из ступенек этого пути.
— Постой, прежде чем делать какие-то выводы, нужно поэкспериментировать. — Она пристально посмотрела на мужа. — Тебе ведь нравится погружение, правда?
— Гм, да. Вот только…
— Что только?
— Эксперт Ваддо следит за всеми погружениями…
— Это его работа.
— …и он знает, кто я.
Ну и что? — Она развела руками.
— Обычно ты более подозрительна. Откуда какому-то эксперту знать неприметного математика?
— Он просмотрел списки прибывающих гостей, которые поступили перед нашим приездом. Ты — претендент на пост премьер-министра, а значит, далеко не неприметная личность.
— Надеюсь, что так. Послушай, я думал, что ты всегда ждешь худшего поворота событий. — Он улыбнулся. — Почему же не разделяешь моих мер предосторожности?
— Есть предосторожность, а есть паранойя. Ожидать худшего и искать худшего — вещи разные.
И к ужину она уже уговорила его продолжать погружения.
Жаркий день, солнце. Пыль щекочет. Заставляет чихать.
Этот Здоровяк, он идет рядом со мной. Это почетно. Очень почетно. Женщины и молодые самцы сторонятся.
Здоровяк трогает каждого, немножко возится рядом. Чтоб все понимали: он здесь. Все в мире хорошо.
Я тоже трогаю его. Мне хорошо. Я хочу быть похожим на Здоровяка, быть таким же большим, как он, быть им.
С женщинами у него все просто. Он выбирает одну, она идет с ним. И он на нее залазит. Он — Здоровяк.
Остальные парни не так нравятся женщинам. Они не хотят быть с остальными так долго, как со Здоровяком. Маленькие детеныши визжат и бросаются песком, но все знают, что они ни на что не способны. У них нет никаких возможностей стать такими, как Здоровяк. Им это не по вкусу, но им это вбивают в голову.
Я, я достаточно силен. Меня уважают. Почти все.
Все парни любят играть. Ласкаться. Гладить. Похлопывать. Женщины делают это с ними, а они поступают так с женщинами.
Женщины делают даже больше. Почему нет, парни вовсе не грубы.
Я сижу, и меня гладят. И вдруг я чувствую запах. Мне не нравится этот запах. Я вскакиваю и кричу. Здоровяк слышит. И тоже принюхивается.
Чужаки! Все жмутся друг к другу. Запах сильный, его много. Много Чужаков. Ветер принес их запах, они близко и подходят все ближе.
Они бегом спускаются с гребня холма. Хотят наших женщин, хотят драки.
Я бегу за своими камнями. Я всегда держу несколько под рукой. Я бросаю один и промахиваюсь. А они уже среди нас. Трудно попадать в них, они двигаются очень быстро.
Четыре Чужака. Они хватают двух наших женщин. И тащат их прочь.
Все вопят и стонут. Пыль стоит везде.
Я бросаю камни. Здоровяк ведет парней в погоню за Чужаками.
Чужаки убегают. Вот так. Взяли двух наших женщин, и это плохо.
Здоровяк злится. Он толкает парней, которые рядом с ним, кричит. Он не так уж и хорош, он позволил Чужакам застать нас врасплох.
Эти Чужаки плохие. Мы все падаем, хлопаем друг друга, гладим и ворчим от удовольствия.
Здоровяк подходит ближе, хлопает женщин. Залазит на некоторых. Чтобы все знали, что он до сих пор Здоровяк.
Он не хлопает меня. Он знает, что лучше не пробовать. Я рычу на него, когда он подходит ближе, и он притворяется, что не слышит.
Может, он уже не такой уж и большой. Так я думаю.
На этом он остановился. После того, как Чужаки-сатиры проскакали по их лагерю, он сел и позволил долго себя ласкать. Это действительно его успокоило.
Его? Кого его?
На этот раз он мог полностью ощущать сознание сатира. Не под своим — это метафора — а вокруг. Разбросанную мозаику чувств, мыслей, обрывки ощущений — все это походило на подброшенные в небо и взвихренные ветром листья.
