В следующем ящике лежал карабин.
Солт присвистнул. Он сразу узнал его. Солт любил механизмы и частенько заходил в Технологический музей — там имелись и образцы оружия. Поговаривали, что существуют города, где оно до сих пор в ходу, но Солт не особенно верил: карабин был для него такой же машиной, как, скажем, трактор, — забавной, шестеренчатой и допотопной. Он осторожно вынул карабин из повторяющего его очертания гнезда, обитого мягкой синей тканью. Карабин оказался удобным и приятно тяжелым. Вот это да, обалдело подумал Солт, неужто 5 состязаниях раньше разрешалось использовать оружие?
Директор говорил, это совершенно исключено, с собой даже ножика взять не разрешили… Солт, как в историческом фильме, прицелился. В кучу листьев на полу.
Затем, будто заметив нечто, нападающее сверху, стремительно вскинул карабин, ловя торчащий из стены ржавый гвоздь в кольца дульной фокусировки. Что-то очень властное было в этой точно и продуманно исполненной машине, что-то раскрепощающее, диктующее темп. Ну и дела, подумал Солт. Валяется столько лет…
Неужто и вправду друг в дружку палили, доказывая свое моральное превосходство? Вот бред! Какое же это превосходство, если просто взять да шарахнуть из кустов в ничего не подозревающего человека. Солт даже фыркнул от негодования. Интересно, он хоть заряжен?
Индикатор стоял у середины — то ли и впрямь когда-то стреляли, то ли разряжается, подтекает помаленьку…
Солт снова прицелился в листья, и стартер вкрадчиво, как бы сам собой, пролез под палец, и палец как бы сам собой тронул стартер.
Мгновенная тень плеснулась в углу.
Солт медленно опустил карабин.
Над опаленными половицами кружился, опадая, черный прах.
У Солта ослабели ноги, и он сел. Карабин больно ударил его по колену, и Солт обнаружил, что все еще держит его в руках. Его. Эту страшную, омерзительную машину.
С отвращением Солт оттолкнул карабин. Глянул на пальцы. Влажные пальцы дрожали, Солт принялся вытирать их о брюки — тер, тер и не мог остановиться. Потом он вспомнил, что за ним наблюдают.
Это его отрезвило. Он вздохнул и пружинисто встал.
Аккуратно, очень отчужденно уложил карабин в его мягкое гнездовье, захлопнул ящик. Поставил все, как было. Закрыл сундук. Он совершенно не желал знать, что там еще таится.
Независимо посвистывая, подошел к окну.
Лес спал, закрылись цветы. Из-под смутных ночных деревьев выползал туман, паря над самой травой тонкими, призрачными слоями. Лесная тишина стала глухой, и влажной, и такой чистой, что, кажется, было слышно, как звезды Летнего Треугольника — Вега, Денеб, Альтаир — с беззвучным звоном проклевываются в синеве.
Солт жадно захлебывал пахучий воздух. Мерзкая машина, думал он. Душная. Отчего-то ему было тревожно.
Спать он лег на полу, от сундука подальше.
Он проснулся на рассвете, под неистовый гомон птиц, словно от ощущения близкой опасности. Сел. Мышцы были странно напряжены.
— Погоди, — сказал он, будто надеясь, что привычный звук собственного голоса развеет кошмар. Он не узнал собственного голоса.
Кошмар не развеялся.
Ведь если он, Солт, попал в избушку не случайно, то и карабин нашел не случайно. Значит, его противник, каким бы он ни был, вчера вечером пришел в такую же избушку и нашел такой же карабин!
А если он из города, где привыкли к оружию?
Да что мямлить? Надо сказать себе прямо…
— Если он возьмет карабин и меня убьет? — вслух спросил Солт.
Погоди, сказал он себе. Разве это даст победу?
А разве можно знать, что даст победу?
Дикость. Да как мне в голову взбрело такое? Разве можно вот так вот вдруг убить? За что?
Чтобы расформировали не его город, а мой. Весь город. Весь громадный родной город.
Откуда я знаю, что он может, а что — нет? Я же ничего про него не знаю! Все что угодно может быть!
Солту стало жутко. Впервые в жизни он ощутил беспомощность, и его захлестнул тупой ужас.
— Погоди… только спокойнее! — прикрикнул он на себя. — Не дрожи!
Мне такая мысль не явилась бы, потому что убить немыслимо… Даже пригрозить, что убьешь, унизить другого — мне… это несвойственно.
А ведь я должен быть самим собой и не делать ничего себе не свойственного, вспомнил он. Это же так просто!
Да, но тот, другой, может оказаться действительно… другим, совсем другим! И оружие для него — счастливая находка…
Нет же! Ведь не исключено, что он не любопытен и не полез в сундук… Тьфу! Даже если полез! Оружие брать с собой запрещено. Значит, применять его нельзя. Значит, воспользоваться такой находкой нечестно.
Значит, это просто испытание на порядочность, и, значит, нельзя брать! А я и так не собираюсь брать!
У Солта гора с плеч свалилась. На то и дана человеку голова, удовлетворенно подумал он, чтобы, когда вдруг подводит интуиция, исходя из правил морали вычислить правильное поведение.
Ему хотелось смеяться. Как же все просто разрешилось, дальше бы так. Испытание порядочности! Ну что же, мы его выдержали дважды, думал он, доставая завтрак, и интуитивно, и интеллектуально… А мы — ничего, с почти детским самодовольством заключил он.
Ну, сейчас перекусим — и в дорогу. Красота-то в лесу какая! Росища… солнышко встает…
А откуда известно, что представления Сокровенных о порядочности совпадают с моими?
Солт задохнулся, словно от внезапного ожога.
Ведь это лишь нашего города порядочность. Вот я доказал то, что и без доказательств считаю правильным.
Логикой что угодно можно доказать: она опирается на аксиомы. Так нельзя! Мне не мои аксиомы нужны сейчас, а универсальные! Аксиомы Сокровенных!
А откуда мне их знать?
А есть ли они? Могут ли быть универсальные аксиомы? Или для Сокровенных знак жизнеспособности — то, в сколь широком спектре непривычных ситуаций средний горожанин нащупывает почву привычной этики под ногами? Глубоко ли в его сознание вошли аксиомы, формирующие культуру его собственного города? Короче, смогла ли данная культура создать своего человека или осталась набором искусственных, неуважаемых ритуалов, исполняемых лишь из страха оказаться отщепенцем?
Где-то порядочность может оказаться совсем иной.
Она может состоять в том, чтобы ради победы рвать у судьбы каждую случайность, дающую перевес, пользоваться любой мелочью, — ведь на карту поставлена судьба родного мира!
И не только судьба того мира поставлена на карту, вдруг понял Солт с ужасом. Ведь и мой…
Впервые до него отчетливо дошло, что состязание может окончиться не так, как он до сих пор был уверен. Собственно, впервые он осознал то, что для Сокровенных он, Солт, ничем не лучше того. Дальнейшее существование его общества, казавшееся доселе единственно реальным, правильным и вечным, только от Солта зависело теперь. И действительно, действительно могло прекратиться навсегда.
