– Сейчас твой приятель будет здесь, – сказал Рысак, соскакивая с велосипеда.
– Он мне не приятель, – Зяблик покачал головой. – С ним даже тамбовский волк не стал бы компанию водить, потому что волк скотину только с голодухи режет. Если ему кто-то и приятель, так это хорек. Уж тот-то, когда в курятник ворвется, всех кур передавит, хотя ему самому и одной много.
– Стало быть, враг он тебе?
– Еще какой!
– Зачем же тогда стрелку накидывать?
– Одурачить меня хочет. А я его – списать в расход.
– Драться будете?
– Будем. Ты мне в спину не ударишь?
– С чего бы это?
– Из-за брата.
– Братья у людей есть. А у рогатых только папаша. Один на всех… Отрекся брат от меня давно… Вон они чешут!
Из леса показались два бегущих человека. Один – в котором Зяблик вскоре узнал Ламеха – все больше и больше опережал другого. Это означало, что в преддверии столь ответственной встречи предводитель аггелов подкрепился изрядной порцией бдолаха.
– Дело пахнет швыром (Дело пахнет швыром – ожидаются неприятности.), – пробормотал про себя Зяблик.
– Что? – встрепенулся Рысак.
– О, Боже! – Зяблик закатил глаза. – Неприятностями пахнет! Простых слов, блин, не понимаешь…
Они сошлись вчетвером посреди поля, и братья сразу же отвалили в сторону, чтобы не мешать разговору бугров.
А они этот разговор все не начинали, а только молча буравили друг друга гляделками, словно испытывая на душевную стойкость.
– Что вылупился? – поинтересовался Ламех с недоброй усмешкой. – Съесть меня хочешь?
– Тебя бы и шакал есть не стал, упырь рогатый, – сказано это было от души.
– Ты малолеток тянул, а потом их запеживал… До сих пор в толк взять не могу, почему тебя блатари в зоне не опустили.
– По больным мозолям топчешься? – ухмылка продолжала бродить по лицу Ламеха. – На конфликт нарываешься?
– А если и так?
– Пойми, керя (Керя – друг, приятель.), я тебе нужен больше, чем ты мне. Через час-другой тебя все равно сволокут крюком в какую-нибудь яму… Крышка всех вас ожидает! С сегодняшнего дня и на веки вечные повсюду устанавливается власть сынов Каина! Все, кого вы сюда пригнали, уже обречены, а иных сил у вас нет… Поезд отходит, но одно место по старой дружбе я тебе могу уступить… И даже не в тамбуре, а в первом классе.
– За что такая милость, скажи, пожалуйста? – Зяблик решил тянуть резину до последнего, надеясь, что действие бдолаха со временем ослабнет.
– Тебе этот баран кастильский мою помеловку передал?
– Допустим.
– Там все дела мои к тебе аккуратно изложены;
– Дорожку в Эдем ищешь?
– Не помешало бы… пока мы другую не протоптали.
– Зря стараетесь. Нет уже в этом мире дорожки в Эдем, – для убедительности Зяблик даже ногой притопнул.
– Зато в другом есть. С варнаками вы вроде договорились… По этой дорожке и пустишь нас.
– Не для всех эта дорожка.
– Интересно, почему?
– А почему свинью в приличный дом не пускают? А почему людоеда за общий стол не садят? Не для вас Эдем предназначен.
– Ну конечно! – Слова Зяблика весьма развеселили Ламеха. – Он для фраеров зачуханных предназначен! Для чурок тупорылых! Для обезьян вшивых! Опять светлое будущее будете строить!
– Это уже не твое дело.
– Нет, подожди! Мы кто, по-твоему, – фуфло малахольное? Будем стоять и хлопать гляделками, пока вы в Эдем линяете? Как же, пустим мы вас туда! Если и уйдете, так только в деревянные тулупы завернувшись!
– Ну ладно… Допустим даже, что вы возьмете верх, хотя это еще вилами по воде писано. А дальше что? Помнишь ту мясорубку возле Черного Яйца, когда наш товарищ, степняк, погиб?
– Помню. Чудом вы тогда от нас ушли.
– Так вот, скоро что-то похожее везде будет. Уже погибла Киркопия, Хохма, Изволок… Степь на очереди. Земля оживает, камень, песок, вода… Через пару лет о роде людском и воспоминаний не останется. Только те и уцелеют, кто в Эдеме успел корни пустить.
– Кто это тебе наплел такое?
– А ты сам разве не видишь?
– Бред это твой. Глюки. Много политуры в зоне лакал. Или сказкам этого проклятого Дона Бутадеуса веришь? Он мастер всякую чепуху клеить.
В это время братья, вполне мирно судачившие о чем-то, вскочили и, как дикие звери, вцепились друг в друга. Аггел оказался ловчее или просто безжалостнее. Уже спустя несколько секунд Рысак рухнул на четвереньки, а брат, нагнувшись вперед, всадил ему между лопаток нож.
Зяблик, до этого пребывавший в крайне взвинченном состоянии, окончательно утратил контроль над собой и, выхватив пистолет, дважды подряд выстрелил в аггела. Было хорошо видно, как дергается его голова от ударов пуль и как от нее что-то отлетает – не то брызги крови, не то частицы мозга.
Отрезвило Зяблика прикосновение холодного металла к собственному виску.
– Спрячь пушку, иначе чан разнесу, – сказал Ламех, продолжая тыкать пистолетным стволом в голову Зяблика. – Ты разве забыл, что для нас братоубийство, как для христиан святое причастие? Сам-то, небось, поимел когда-то удовольствие. Зачем же другим мешать?
– Дешевки вы фальцованные, – пробормотал Зяблик, пряча свой пистолет за пояс. – Кровососы…
– А ты, как я погляжу, воровской закон стал забывать, – вновь усмехнулся Ламех. – На сходняках авторитетам ругаться не полагается.
– Давно ли ты авторитетом заделался?
– С детства. С тех пор, когда в зону для малолеток загремел и первую в своей жизни суку порезал… Только мы сюда собрались не для уточнения фактов моей биографии, а для серьезного дела…
Издали донесся глухой гул, словно где-то за лесом разразилась гроза, первая со времен Великого Затмения. Зяблик непроизвольно вздрогнул (поскольку артиллерией не обладала ни одна из противоборствующих сторон, канонады он никак не ожидал), зато Ламех, как будто бы давно предполагавший услышать нечто подобное, приложил ладонь к уху.
– Началось! – сказал он с удовлетворением. – Это тебе первый звонок… Степняки поперли в атаку, да нарвались на минное поле. Сейчас их потроха летят во все стороны, а души пачками возносятся в басурманский рай.
– Чего ты мелешь… Откуда там мины взялись? – Зяблик чувствовал себя сейчас, как боксер, все удары которого проходят мимо цели. – Я вчера сам каждую кочку проверил.
– Вчера не было, а сегодня есть. Вы же, дураки, охрану выставить побоялись. Не захотели свои планы раньше времени раскрывать. Вот и нарвались.
Грохот продолжался еще минут пять, и жутко было даже подумать, сколько степняков нашли свой конец на пересохшем болоте, некогда принадлежавшем торфозаводу «Комсомолец».
Не желая выдавать своих истинных чувств, Зяблик с напускным спокойствием произнес:
