Никто не ответил девушке, и она, кое-как приняв сидячее положение, принялась мучить аккордеон. Слушать звуки, которые извлекали из многострадального инструмента ее вдруг потерявшие сноровку пальцы, было так же нестерпимо, как наблюдать за агонией повешенной кошки. Поняв это, Лилечка пустила слезу и отпихнула аккордеон в сторону.
– Мужики, вы бы придумали что-нибудь, – сказала Верка с такой ледяной интонацией, что сразу стало ясно, куда она клонит. – Если спасти не можете, то хоть страдать не дайте… Неужели вам на меня пули жалко?
– Жалко, – отрезал Зяблик. – На тебя жалко, на себя жалко, на всех жалко… Гнусность это…
– Мало ты гнусностей натворил, уголовник?
– В том-то и дело, что много… Перебор. Брать больше не имею права.
– А ты, Смыков, как реагируешь на просьбу несчастной женщины?
– Отрицательно, Вера Ивановна, – отозвался тот. – Уж вы извините. Морально не готов.
– Трусы вы и сволочи, – она откатилась к Толгаю. – Эй, зайчик, ты еще жив?
Толгай ничего не ответил, только открыл глаза – пустые глаза человека, душа которого уже собирается отлететь в мир иной. Верка обняла его и чмокнула в лоб.
– Ты зачем у него в штанах шаришь? – подал голос Зяблик. – Дай человеку умереть спокойно.
– А я, по-твоему, что собираюсь делать? – ухмыльнулась Верка, с великим трудом поднимаясь на ноги. – Именно это и собираюсь… Хочу, чтобы все вы спокойно умерли. Прощайте, зайчики…
Побелевшие пальцы ее правой руки, отведенные чуть в сторону, сжимали зеленое ребристое яйцо, уже освобожденное от предохранительной чеки.
Решись на такое человек более опытный, он до самого конца не выпускал бы гранату из рук, а потом бы даже подбросил ее немного, чтобы осколки хлестанули сверху шрапнелью, наверняка. Верка же просто выронила смертоносный снаряд из ладони, словно он кусался или обжигал кожу. Уже потом, увидев, как метнулся к ней Зяблик (откуда только силы взялись?), она попыталась исправить оплошность и прижать гранату к земле ногой, да не успела – та уже летела в сторону.
Граната упала среди каких-то валунов, похожих на шляпки огромных грибов, только накануне вылезших на поверхность земли, еще успела звякнуть, перекатываясь среди них, и уж после этого рванула. Визга осколков никто не услышал, но результат взрыва превзошел все ожидания – равнина содрогнулась от горизонта до горизонта, даже дальние горы пустились вприсядку.
Дым на месте взрыва уже успел развеяться, однако почва все еще не могла успокоиться. Не прекращался и грохот. Он словно ушел под землю и перекатывался там, как эхо в гулкой пещере, не только не слабея, но даже как бы набирая мощь.
– Ой, мамочка! – взвизгнула Лилечка, показывая пальцем на потревоженные гранатой грибообразные камни. – Смотрите!
Камни шевелились, медленно кивая своими шляпками, каждая из которых была побольше мельничного жернова, – не то стремились поглубже зарыться в землю, не то рвались наружу. Внезапно между ними опять грохнуло, и вверх, словно зубная паста из тюбика, стала выдавливаться какая-то сизоватая, глянцево поблескивающая масса. Поднимаясь толстенным столбом, она извивалась, как живая (а может, и была таковой), потом, изгибаясь крючком, плюхалась на землю, ползла некоторое расстояние, постепенно принимая цвет окружающей местности, и вскоре застывала, сразу покрываясь сетью мелких трещин.
Земная оболочка сотрясалась, как стенка парового котла, с трудом сдерживающего быстро нарастающую неведомую мощь. Повсюду, куда только достигал взгляд, перли наружу сизые безглазые пиявки. Прежде чем окончательно стать камнем, многие из них сшибались между собой, разваливались на части или навечно превращались в прихотливо изогнутые арки.
Скальная гряда, с вершины которой путники впервые узрели неясные силуэты Эдемского сада, исчезла в черной туче, быстро накатывающейся на равнину. Откуда-то налетел буйный ветер, и теперь уже тряслось все вокруг – и земные недра, и небеса. Буря принесла дождь из гравия и снег из пепла.
Затем в самом центре этого хаоса родился уже знакомый людям звук, похожий на рев опробуемого на холостых оборотах ракетного двигателя. Стена мрака раздалась, и все увидели, как по равнине что-то стремительно мчится, вспарывая каменистый грунт, как глиссер – воду. Земля уже не сотрясалась, а билась в конвульсиях, силилась выгнуться крутым гребнем и вслед за этим всесокрушающим плугом ринуться на смутно виднеющуюся границу Эдема. Сама мысль остановить эту неизвестно каким законам подчиняющуюся стихию казалась кощунством.
И все же нашелся некто, посмевший встать на ее пути, – высокий и узкий призрак, казавшийся то карикатурно искаженной человеческой фигурой, сотканной из мерцающего света, то столбом тусклого пламени. С того места, где находилась ватага, было даже невозможно понять, что это такое на самом деле: сверхъестественное существо, неизвестное доселе природное явление или просто обман зрения.
Странный силуэт с медленной ритмичностью менял свою форму – сжимаясь, он наливался интенсивным багрянцем, расширяясь, становился почти прозрачен. В нем почему-то совсем не ощущалось объема, словно в пастели, небрежно намалеванной на тонкой кальке. У Цыпфа, зачарованно наблюдавшего за всем происходящим, создалось впечатление, что он даже не касается земли.
Лавина ожившего камня с бешеной скоростью накатывалась на столб призрачного света, но, несмотря на это, разделявшее их расстояние самым необъяснимым образом не менялось. Ничего даже отдаленно похожего Цыпфу не доводилось раньше видеть и в кошмарных снах.
А потом начало твориться что-то вообще несусветное!
Небо дрогнуло и беззвучно осело, превратив горы в холмы, холмы в бугорки, а стену вставшего дыбом камня – в невысокий и уже совсем не страшный с виду песчаный вал, от этого, между прочим, совсем не унявший своего бешеного рева.
Горизонт, простиравшийся слева от призрака, исказился и стремительно – одним скачком – надвинулся. Уже ставший привычным для всех суровый пейзаж Нейтральной зоны сменился совсем другой картиной. Цыпф увидел широкую, сильно обмелевшую реку, на крутом берегу которой вперемежку росли сосны и березы, а на пологом – редкие пузатые баобабы. Это был самый отдаленный район Лимпопо, граничащий не с Отчиной и даже не со Степью, а с малонаселенным Баламутьем.
Затем то же самое случилось и с правым крылом горизонта – из дальней дали вдруг возникли живописные горы Трехградья.
Пресс искривленного пространства, с трех сторон навалившийся на случайно взбунтовавшуюся слепую стихию первобытного мира, давил и расплющивал ее, загоняя обратно в глубины разверзнувшихся недр, а источник этой мощи сиял, как святочная елка, извергая из себя все новые волны неведомой энергии.
