Обаче нежданно вибрирующим сиянием сотрясся мозг, недвижно покоящейся в лоханке, колыхнулись не только бледно-желтоватые массы, составляющие его, но и заколебались письмена и жилки, образовывающие основу сияющей лучицы. Еще не более бхарани и из того комковатого сияния появился скос головы Крушеца, по которой пролегали, точно вливаясь в саму смаглость, оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок.
— Нет! — встревожено дыхнул Перший.
Бог торопко оттолкнул от себя Подрожью и ступил к Трясце-не-всипухе почитай впритык. Также стремительно старший Димург вздел левую руку и дотронулся перстами до скоса показавшейся головы лучицы.
— Крушец, нет! — голос Зиждителя зазвучал столь мощно, непререкаемо властно, отчего махом склонили головы все бесицы-трясавицы и даже демоница, не смея противостоять той могутности и величию. — Не смей того делать Крушец! — добавил Бог.
И не мешкая зычное эхо, отозвавшись от сине-марных стен кирки, заколебало сами звуки в ней, закачало стены, свод, пол… да загудев мощными перекатами, остановило и руки Трясцы-не-всипухи, и движение самой лучицы.
— Не смей того творить Крушец! Малецык, ты мне обещал слушаться, и исполнить все чего я повелел, — взволновано и одновременно авторитарно молвил Перший.
Сызнова дрожмя задрожали все жилки на скосе головы лучицы и дернулся, качнувшись, внутри ее сияния мозг Яробора Живко.
— Прекрати! Прошу тебя мой милый прекрати! — голос Бога нежданно осел и сам он весь туго сотрясся.
— Господь Крушец! Господь, что вы творите? — вклинилась порывчато в толкование Кали-Даруга, и, шагнув вперед, придержала своего Творца под протянутую левую руку. — Вы днесь убьете себя и своего Отца. Вы же знаете, что ваш Отец болен. Если вы сейчас ошибетесь, он того не переживет. Возьмите себя в руки, — голос рани теперь запел… заворковал, — успокойтесь Господь Крушец. Успокойтесь бесценный наш мальчик, наше бесценное божество.
И словно укачиваемый той напевной песнью демоницы Крушец наново, дернувшись, осел, схоронив скос головы в общем сиянии. А быть может, это просто своей мощью надавил на него Перший. Ибо дотоль легкое золотое сияние собранное Господом в левой руке, в предплечье мгновенно переместилось в перста, а засим вошло в макушку головы лучицы, замедлив там трепетание жилок и остановив тем самым колебание замкнутого в клубах сияния человеческого мозга. Кали-Даруга сама отдернула руку старшего Димурга от головы Крушеца, так как тот, судя по всему, перекачал в нее последние свои силы, а подскочившая Подрожья подхватила тело Бога под стан, легохонько оттянув в сторону. Однако Перший уже ни на что не реагировал, он даже не переставлял ноги, точно лишился их как таковых. По его лицу еще иноредь проскальзывала малой зябью дрожь кожи, коя будто то втягивалась вглубь, то не менее энергично топорщилась вспять, очевидно, Господь старался вздохнуть. В черных… не карих, а именно черных (где не зрелось ни склеры, ни зрачка) очах Першего казалось, более не было жизни, они окаменели. И тот окаменевший взор неотрывно смотрел, как перемещала Трясца-не-всипуха лоханку к голове оттиска Яробора Живко.
Вогнав подвижные борта в глубины черепной коробки новой плоти, бесица-трясавица, не сильно качнула дротинами, укрепленными на лоханке, тем перемещая и мозг, и лучицу внутрь головы. Явственно спешно, Трясца-не-всипуха, срыву дернула борта лоханки из черепа, при этом раздался едва слышимый звук плюха, точно мозг намертво спаивался со всеми возможными жилками, нервами, мышцами и сосудами внутри него. И лишь потом Сухея приставила воложку со сводом черепа к голове, границами стыка и надавила, а Лидиха при помощи дымчатых пульсирующих лучей света, вырвавшихся из ее единственного ока во лбу, попеременно меняющих тон с голубого на разрознено-желтоватый, и все еще ледяных кончиков собственных перст стала сращивать края костей и кожи, нанося туда широкой полосой голубой иней.
Еще верно пару минут, в каковом новое тело Яробора Живко, увитое ажурной сетью голубых волоконцев, будто укрытое сверху сквозным паутинчатым одеялом, резко дернуло конечностями подтверждая начало жизни. И также резко дернул конечностями Перший, начав медленно падать на пол. Увы! не в силах удержать разом одеревеневшее недвижное тело своего Творца Подрожья только придержала его голову. Глаза Димурга днесь махом сомкнулись, кожа на лице приобрела серый цвет в тон его сакхи, словно сожрав присущую ему коричневу. Под тончайшей кожей потухло не только золотое сияние, но и оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц, жилок. И Господь Перший застыл.
— Господь! — чуть слышно шепнула Кали-Даруга.
Она стремительно упала пред лежащим Творцом на колени, и, обвив его голову руками, низко склонившись, принялась целовать мгновенно потрескавшиеся сухие губы Бога. Вдыхая в приоткрытую щель рта те малые искорки, что составляли ее сущность. Лобызая ноздри, облизывая поверхность губ своим влажным вторым языком. Наконец тело старшего Димурга самую малость вздрогнуло, точно он вздохнул, и серость кожи на скулах приобрела едва заметную голубизну, а немного погодя марность. Однако даже после этого демоница не перестала целовать уста Бога.
— Прекратите, рани Темная Кали-Даруга! — тревожно вскрикнула Трясца-не-всипуха.
Старшая бесиц-трясавиц только сейчас оглянувшаяся, узрела и состояние Бога, и перекачку в него сил демоницей. Она торопливо обежала лежащее тело Господа, и Подрожью, да заскочив за спину рани вельми крепко ухватила ее за плечи, с силой дернув на себя, при сем на удивление мощно встряхнув и не менее строго крикнув:
— Рани Темная Кали-Даруга, что вы делаете? Вы убьете себя! Грозница, Сухея помогите мне, — весьма властно дыхнула она в направление своих соплеменниц, верно в этих условиях токмо Трясца-не-всипуха сохранила ясность ума.
Бесицы-трясавицы не мешкая подскочили к демонице и подхватили ее под руки. Ибо Трясца-не-всипуха, несмотря на прилагаемые усилия, не могла справиться с Кали-Даругой уже вновь припавшей к лицу Першего, прямо с нависающей на ее плечах старшей бесицей-трясавиц. Впрочем, втроем им удалось оттащить от Димурга, определенно ничего не соображающую демоницу, и усадить ее на пол. И поколь Подрожья ощупывала руки и лицо Першего, осязая его кожу зараз шестью перстами кончики оных едва засеребрились, бесицы-трясавицы дюже энергично встряхнули рани Черных Каликамов. А после Трясца-не-всипуха, в мгновение ока, оказавшись поперед сидящих, и, опустившись пред демоницей на присядки, сунула ей в нос тот самый пальчатый, зеленый лист, дотоль пристроенный на крюке и сорванный в спешке, да вельми вкрадчиво зашептала:
