Зацепившись за что-то ногой, он торопливо нагнулся и выволок из-под рабочей платформы опрокинутый турникет. К верхней трубе была прикручена проволокой жестяная табличка:
«Не приближаться! Смертельная опасность!» Виктору вдруг подумалось, что он очень давно не встречал таких предупреждений. На улицах попадались одни лишь приглашения — зайди, здесь хорошо, тебе понравится... Никто не писал: не заходи, ты будешь жалеть... Даже ради хохмы. Хотя люди все равно зашли бы. Зашли бы убедиться — действительно ли здесь так плохо, как об этом написано... Наверно, такова человеческая природа. Вот и те, кто построил портал... Не по ту сторону, а по эту, — те, кто воспринимал его как некий оборонный проект... В бункере должно было находиться полно народу, но Мухин вспомнил, что видел только чекиста за столом. Остальные... может, они все же к чему-то приблизились? Несмотря на опасность. Как всегда... Как все люди...
Виктор взял турникет и размахнулся. Он хотел попасть непременно в мембрану, но ее края находились слишком высоко. Перед Мухиным оказалось сплошное черное поле, в котором не было ничего — это он понял сразу, как только туда заглянул.
Он испытал то же, что испытывал при переходе из слоя в слой. За плоскостью зияла пустота, настолько глубокая, что ее границы ощущались как нечто материальное. На самом деле плоскость была не началом Другого, а завершением Этого.
Внезапно Мухин почувствовал на лице ветер. Теплый и сильный, как вода. Ветер давил, оттеснял его назад, и, чем ближе Виктор подходил к плоскости, тем сильнее было сопротивление. Он не заметил, как сделал еще один шаг. Бороться с ветром было приятно — не побеждать его, ведь это...
Невозможно.
...а просто ловить его лицом, купаться, позволять ему перебирать волосы, особенно на горке, когда мотоцикл зависает и с радостным ревом...
Невозможно. У него никогда не было мотоцикла... Виктор зажмурился изо всех сил, до мурашек в глазах, до мельтешащих светлячков — двадцати девяти плывущих во тьме белых огней. Почему двадцать девять?.. Их точно двадцать девять?.. Конечно, двадцать девять. Как же ты их уместила на таком маленьком тортике? Маленьком, зато вкусном. Обиделась, что ли? Смешная. Я же не то имел в виду. Я о тебе беспокоюсь. Что ты станешь делать через год? Свечек будет тридцать, а торты у тебя всегда такие маленькие. Зато вкусные, вкусные... Через год юбилей, и если ты опять никого не позовешь, то свечка у тебя будет одна, в руках. Не надо так шутить. Какой ты суеверный... Дуй и загадывай. Сам знаешь, большой ведь уже. Ну да, а тортик все равно маленький...
Он дунул, но встречный ветер оказался сильней — особенно такой, на горке, — бороться с ним было...
Невозможно.
...и тридцать свечей, свои законные тридцать свечей он гасил уже совсем в другом месте.
«Витя, не уходи!»
«Борис... Я не могу...»
«Не уходи, Витя!»
«Я бы ушел. Но это, к сожалению...»
Невозможно.
Мухин открыл глаза и увидел, как турникет влетает в пустоту. Рваная пленка всколыхнулась, теперь в ней от разились не только тусклые плафоны, но и весь портал. Дыры от пуль, разбросанные по углам, впервые перестали уменьшаться. Они замерли и вдруг неуловимо быстро разбежались по поверхности. Плоскость исчезла, как исчезает мыльный пузырь: она не лопнула, а просто перестала существовать.
В коридоре что-то пронзительно засвистело и, как мембрана, резко оборвалось. Свет в зале погас.
Мухин порылся в карманах и разыскал зажигалку. Огонек горел ровно, но стены находились слишком далеко, и Виктор видел только свою ладонь — словно, кроме нее, ничего и не было.
— Люда!.. Люда!!
— Да! Я здесь!
Где-то наверху вспыхнуло второе пятнышко.
— Люда! Сходи поищи фонари, а то я ноги переломаю, пока вылезу.
Огонек пропал, спустя минуту в темноте зашарили два узких конуса.
— Ты где?!
— Здесь! Да не надо в глаза-то, что за привычка!.. На лестницу свети! Нет, погоди! Я хочу посмотреть на нее! Где висела эта штука!
Людмила направила фонарь влево, и желтый овал прошелся по обычной стене из зеленоватых бетонных блоков, не очень ровно состыкованных.
Мухин, спотыкаясь о какие-то приборы и кабели, добрался до лестницы и поднялся на мостик. Борис молча похлопал его по спине и толкнул двери.
Лампы в коридоре не горели. Из пролома в потолке падала усеченная пирамида бледного света.
— Слушай, а что ты там видел? — азартно спросила Люда.
— Где?
— Не валяй дурака. За границей.
— Ничего...
— Я же знаю! У тебя волосы дыбом встали, когда ты к ней подошел.
— Ничего не видел, — ответил Виктор, машинально приглаживая макушку.
— Наэлектризовались, вот и встали, — буркнул Борис.
— Петя еще не очухался? В больницу бы его... — молвил Мухин озабоченно.
— Вызовем, заберут.
— А Костя где?
— Вон, стул приставил и смотался.
— Смотался?.. Значит...
— Это значит, что мы не ошиблись, — сказал Борис. — Сначала выключился портал, а потом Установка. Костя остался там... там, где он и был в момент слияния.
— Да! — спохватилась Люда. — Так с чего вы взяли, что они не уничтожат тамбур?
— Тебя это до сих пор тревожит? Мы ведь живы...
— Все равно! — настойчиво произнесла она. — Почему?!
«Потому, что никто не станет разрушать свой дом», — подумал Виктор, но вслух сказал другое:
— Интересно, о чем ты теперь будешь мечтать...
— Мечтаю уже три часа, — ответила она. — Снять эти сапоги.
Мухин взялся за край плиты и, подтянувшись, выбрался на крышу бункера. Вокруг поднимались отвесные стены в опалубке из швеллера. До верха было метров пятьдесят, не меньше.
— Как ты считаешь, сбудется? — спросила Люда.
— Что сбудется?.. Боря, подсади ее... Давай руку...
— Мечта, — сказала она.
— Люда!.. Ты вообще-то понимаешь, что мы в другом мире?
— В чем мы?.. — Она побарахтала ногами и встала на перекрытие.
— Мы в том, что получилось после слияния. Боря! Ну где ты там?!
— Иду! — Борис вылез из проема и озабоченно пощупал больное колено. — Сейчас... Куда торопитесь? Не терпится?
— А тебе что, не интересно?
— Мне-то?.. Поглядим... — Он поднял голову и приложил ладонь ко лбу. — Успеем еще наглядеться...
Мухин закурил и посмотрел на небо. В синем квадрате застыла стрела крана. Больше ничего — ни деревца, ни соседней крыши, ни даже солнца. Только небо и позвякивающий пустой крюк.
— Отдохните, карабкаться отсюда мы будем долго, — сказал Борис.
— Возможно, дольше, чем нам кажется... — добавил Виктор.
—Сегодня мы с вами начинаем... — Мухин, прищурившись, тоскливо оглядел класс. Тридцать семь оболтусов и оболтусих... впрочем, лучше так: тридцать семь оболтусов обоих полов... хотя, скорее, пока еще одного, почти среднего пола... смотрели на него настороженно и, похоже, с такой же точно тоской. По стенам висели щербатые гипсовые муляжи и несколько выцветших плакатов с динозаврами — у каждого, разумеется, были подрисованы гигантские гениталии, почему-то исключительно мужские, будто самок среди них не водилось. В запертом шкафу стояли две тропические бабочки в стеклянных коробках — идиотские подарки от идиотских родителей — и одинокая банка с заспиртованной аскаридой. Когда-то в кабинете было целое собрание червей, ящериц, птенцов и прочей дидактической дряни, но детское любопытство разорило коллекцию подчистую. Осталась лишь аскарида, настолько мерзкая, что на нее не покушались даже самые извращенные подростки, да еще остался портрет Менделеева, совершенно неуместный, навязанный старой химичкой «всего на недельку» — в позапрошлом году, и...
